И шагнул к двери, но вновь вернулся, аккуратно сложил листы и убрал стопку в нижний ящик стола. И снова оглянулся, словно боялся оставить включенным утюг или чайник.
И вышел из квартиры, осторожно закрыв за собой дверь. И тихим шагом спустился по темной лестнице. С минуту постоял в дверном проеме, слушая свист и вой ветра. Приподнял воротник пальто, втянул голову в плечи и вышел на улицу.
Дождь стучал по подоконнику, и сильные порывы ветра ударяли о стекло, и волновался тюль, и трепетал свет ночника, и устало урчал компьютер - все так плавно, в такт блюзу. Сейчас бы чашку ароматного чаю и хорошую книгу, а приходится лопатить километры убогой писанины - нет, не так представлял Владимир Иларионович Першин свое участие в работе жюри Он, конечно, предвидел, что придется почитать, и что будут романы уровня среднего, и даже низкого, но не до такой же степени! И не в таком объеме! Глаза болели, и перенасыщение переходило в отвращение, и то, что в начале вечера выглядело нелишенным интереса, к ночи становилось откровенным бредом. Воистину, в этой стране пишет каждый второй. Да если бы только в этой! Сколько их уехало в поисках кисельных берегов за моря-океаны, а туда же - русские писатели.
Валентина Глебовна приоткрыла дверь, спросила от порога:
- Может быть, прервешься? Выпьешь чайку?
- Пожалуй, на сегодня я все, - Владимир Иларионович хотел выключить компьютер, но решил получить почту. Сообщений двадцать появилось на экране, и с десяток - рекламных - Владимир Иларионович удалил, не читая. Взгляд выхватил строчку: <Зная вас, как человека порядочного и профессионала в своем деле>: Першин раскрыл письмо.
<Прошу извинить мою: но: Я - любитель хорошей литературы, которой сейчас, увы: Все заполонил ширпотреб: решил поделиться с Вами своим открытием. С интересом и некоторым разочарованием просматриваю романы, представленные на конкурс: На сайте, где публикуются романы авторов, что по тем или иным причинам представляют свои работы сами, не через номинаторов: просмотрел с долей скепсиса, но каково же было мое изумление и радость открытия, когда среди словесной шелухи блеснул алмаз. Должно быть, кто-то из Ваших коллег отказал автору в номинации, и он, дабы успеть в намеченные сроки: Не хочу задеть Ваше чувство солидарности с коллегами, но:>
Жена вновь приоткрыла дверь:
- Чай стынет. - Видя интерес на лице мужа, подошла, глянула через его плечо на монитор:
- Неужели что-то интересное?
<Представляя, какой объем литературы Вам приходится прочитывать, и подозревая, что у Вас не будет ни времени, ни сил просмотреть еще и побочную линию конкурса, я решил написать Вам об этом романе. Возможно, это не бриллиант, но алмаз воды чистейшей. Ему необходима огранка таким мастером, как Вы. Простите мне мое замечание, но кое-кто из Ваших коллег, увидев талантливую вещь, испытают лишь зависть и приложат максимум усилий, чтобы никто и никогда не узнал ни имени автора, ни его произведений. И зная, что Вы никогда:>
- А он, видно, разбирается, в литературе. И в кругах прилитературных разбирается, - сказала Валентина Глебовна. - Если талантливая вещь попадет к той же Фаине: Володя, ты должен посмотреть. Ты по первой фразе поймешь.
- Конечно, - Владимир Иларионович улыбнулся жене: умница! Все понимает.
- Ecoutes moi, je tu prie, - пел тихий мужской голос. - quelle tu belle.Paroles, paroles, paroles... - пел женский. И мерный шум дождя. И тюль волновался. И причудливая тень блуждала близ погасшего монитора.
Чтение романа навеяло столько мыслей: Странно: Все в романе обыденно, приземлено - и герой, и его поступки, и мысли, и желания. Убийство - да, но кого сегодня удивишь убийством?
Что у него, у Першина, общего с: убийцей! А - сопереживал, переживал, жаждал, как мальчишка, благополучного исхода. И столько мыслей:
Вошла Валентина, мягкая, заспанная, в теплом розовом халатике:
- Ты не ложился?!
Владимир Иларионович потянулся к жене, прислонился плечом к мягкой теплой груди. Так хорошо сознавать, что он, Першин, живет в уютном доме возле заботливой жены, а не прозябает одинокий в мерзкой хибаре.
- Ты читал? Роман? Тот? Значит - правда? - поправляя стопку книг на стеллаже и воротник рубашки мужа, и загнутый уголок газеты, что лежала возле компьютера, спрашивала Валентина.
Владимир Иларионович слегка качнул головой, соглашаясь:
- Я бы даже не стал редактировать. Конечно название - <Уход старика>, надо заменить. Уход, старик - и слишком просто, и: слишком претенциозно. А может в этом свой тон?
- А стиль? - спросила Валентина, и Владимир Иларионович улыбнулся: Валя стала истинным литературоведом. Конечно, стиль - краеугольный камень мастерства. И вечером, глянув на первый абзац романа, Владимир Иларионович отметил, что стиль есть, есть авторская мелодия, а потом - он просто читал, он сопереживал герою: Странно!
- И сюжет банален. Обыден. Нашпигован мелкими деталями быта, нашего, сиюминутного. Моралите в романе - никакого, но детали! Они заставляют думать. Они: И такая щемящая нотка, просто платоновская.
- Значит, талантливая вещь, - сказала Валентина. Умница! Рассудила, как всегда, здраво. Он ищет причину своего интереса - да талантливая вещь, вот и интерес. Но, как сказал Аристотель, люди неохотнее всего видят как раз то, что очевидно.
Першин вскинул голову, посмотрел на жену, и подумали они об одном, и все же Валентина уточнила вслух:
- Фаина! Да и остальные. Как же, не из их клана.
Владимир Иларионович согласно качнул головой и решительно двинул мышку, оживляя монитор. Открывая почту, вновь глянул на жену и улыбнулся легким слезам в ее глазах - слезам восторга и сожаления. Владимир Иларионович скопировал письмо и с почтового ящика, о котором знали лишь друзья, разослал письмо членам жюри от имени читателя.
Голубое небо, зеленая трава. Золотистый ясень замер возле пестрой клумбы. Покой и гармония.
- Увезли обломанные ветви, подсыпали землей клумбы, подровняли грядки, заменили оборванные провода - и ничто не напоминает о буре, что три дня властвовала над городом, - Владимир Иларионович Першин задумчиво смотрел сквозь жалюзи на бульвар и рассуждал. Серые брючки, дорогие и новые, дымчатая рубашка с модным лейблом, узорчатый шелковый галстук - все в тон жалюзи, и Першин смотрится деталью настенной живописи. Шмаков хмыкнул, продолжая бряцать на клавиатуре, но Першин не услышал. - Что-то изменилось в атмосфере. Что-то неподвластное нам, недоступное ни нашему зрению, ни нашему разуму. И мы живем в ином мире, чем жили вчера. И даже не понимаем этого. Вот так и судьба человека, вот так и история народа, - в который уж раз процитировал Першин недавно прочитанный роман, и Шмаков хмыкнул откровенно.
Першин развернулся, с досадой, досадуя, впрочем, больше на себя, чем на Шмакова: нашел перед кем философствовать.
Шмаков, нескладный, как подросток, одетый в свой неизменный наряд: несвежую рубашку неопределенного цвета, дешевые китайские джинсы, выгоревшие и потертые, ботинки, не знавшие щетки, - был, как всегда, суетлив и несобран. Рылся в ворохе бумаг, дергал мышку, открывал и закрывал ящик стола, копошился в том, что некогда-то было портфелем. И при этом правил корректуру. Першин вздохнул, развернулся к окну.
Не без способностей парень. Но всегда заскакивает не в тот автобус. А затолкнешь в нужный - выскочит не на той остановке.