В конце 19 века это был один из крупнейших городов Северо-Запада Российской Империи. Центр обширной и богатой губернии, Витебск был средоточием культурной жизни, которая по своей кипучести не уступала столичной. Здесь то и дело гастролировали известные театральные труппы, давали концерты знаменитые певцы и музыканты. Был даже свой симфонический оркестр.
Так что Иегуда Пэн, приехав в Витебск, очутился не в захолустной провинции, а в полнокровном культурном городе. И, кстати сказать, в родной, благожелательной среде. Ведь в то время более половины населения Витебска составляли евреи.
Пэна ждали и были готовы к встрече. Сразу же художнику предоставили четырехкомнатную квартиру (которую и сохранили за ним впоследствии большевики). Здесь он устроил мастерскую и в ноябре 1896 года открыл свою школу рисования и живописи.
Учиться в школе Пэна стоило недешево. Он брал от 5 до 8 рублей с ученика в месяц – весьма существенные по тем благословенным временам деньги.
У Пэна в основном учились еврейские юноши, и наставник ревностно следил, чтобы они соблюдали иудейские традиции. Поэтому когда Пэн узнал, что его новый ученик, Марк Шагал, весьма далек от религии, то высказал свое недовольство. На что Шагал ответил: «Я не хожу ни в церковь, ни в синагогу. Моя молитва – моя работа». Источником своего вдохновения Шагал считал русскую православную живопись, а впоследствии, уже будучи в эмиграции, с готовностью согласился расписывать католический собор.
Марк Шагал прозанимался у Пэна два месяца. Но как только он научился правильно держать кисть и пользоваться красками, то вышел из-под диктата Иегуды Пэна. В работах Шагала стали появляться фиолетовые тона, которые Пэн воспринял как дерзость. Но не мешал ученику. Просто объявил, что Шагал отныне может не платить за обучение.
Почему вдруг такая милость? Да не милость это была вовсе. Таким образом Пэн давал понять Шагалу, что у них разные пути в искусстве. Понял это и сам Шагал. Он сказал матери: в школе Пэна мне «ни купить, ни продать». То есть – я там не нужен и мне никто не указ. Реализм – не моя стезя.
И Шагал ушел из студии Пэна, хотя наставник готов был бесплатно предоставлять ему краски и холсты, а семья Шагалов бедствовала.
Семья Шагалов в Витебске. Марк – второй справа
КАЗЕМАТ БЕССТЫДСТВА
…Постепенно Михаил Минкин начинал понимать, почему советская власть так благоволила Иегуде Пэну. В отличие от своего ученика Марка Шагала, Пэн всю жизнь был приверженцем академической манеры письма. Его картины из бедного еврейского быта были понятны всем и каждому, потому власти и одобряли творчество престарелого художника.
Иегуда Пэн. Дворик.
Как известно, Сталин не любил и не понимал новаторов от искусства. В первые годы своего правления он не трогал художников. Не мешал развиваться супрематизму, модернизму и прочим левым направлениям в искусстве. Но в конце двадцатых в партийной прессе была развернута широкая и яростная полемика о месте художника в пролетарском государстве. Те, кто писал в манере, далекой от классической, оказались, мягко говоря, не в почете. В лучшем случае – в эмиграции. Как Марк Шагал.
Минкин стал в задумчивости рассматривать картины Иегуды Пэна. Хорошие картины, без выкрутасов и новомодных изысков. Реалистичные. Таким и должно быть искусство, прав товарищ Сталин, думал помощник прокурора. Пролистал он и стопку этюдов, среди которых было немало привлекательных женских лиц.
Взгляд помощника прокурора упал на дверцу в углу мастерской, которую он прежде как-то не заметил. Минкин подергал ручку – заперто.
Горбаленя тревожно наблюдал за приезжим начальством.
«Что там?» – грубо спросил Минкин Горбаленю.
«Прошу вас, не заходите туда, товарищ начальник, – взмолился Горбаленя. – Не смотрите!»
«Вы что себе позволяете? Немедленно откройте!», – приказал Минкин.
Горбаленя был вынужден подчиниться. Минкин вошел и остолбенел. Стены небольшой комнатушки были сплошь увешаны портретами обнаженных женщин. То есть голых абсолютно.
Стоя перед картинами, Горбаленя объяснял Минкину, кто из здешних прелестниц на них изображен. Получалось так, что жены чуть ли не всех витебских чиновников перебывали в мастерской Пэна, чтоб увековечить себя в костюме Евы. Мол, старик скоро помрет, и тогда портрет можно будет купить у наследников…
«К нему даже из Минска приезжали женщины позировать, – добавил Горбаленя. – Была какая-то безумная мода на такие бесстыдные портреты, которые делал Пэн».