— Вполне может быть так. Однако в этой самой комнате всего лишь полчаса назад мистер Хенуэй сам добровольно сообщил нам, что ошибался. Что он был просто поражен изумительностью ее игры.
— Рекс сказал это?
— Да.
— Ну что же, — беззаботно ответила она. — Очень благородно с его стороны. И это так похоже на Рекса. Он человек щедрой души.
— Но на вас самих она впечатления не произвела?
— Я предпочту не отзываться плохо о мертвых, инспектор.
— Но отозвались, — пробормотала Эвадна Маунт себе под нос.
Последовало такое молчание, что, хотя оно и длилось только несколько секунд, молодая актриса сочла его неловко затянувшимся, и она волей-неволей почувствовала, что от нее требуется положить ему конец.
— Ну, по-своему Кора была вполне, если у вас такие вкусы. Но, честное слово, инспектор, давайте посмотрим правде в глаза. Я о том, что она была немножко, ну, далеко уже не немножко, по ту сторону. И, может, — закончила она мило, — может, то, что случилось, было, знаете, к лучшему.
— К лучшему?! — Эвадна уничтожительно фыркнула. — Уши меня обманули, ты… ты… или вы действительно полагаете, будто Коре следует считать себя счастливой, что ее убили? Ты это хочешь сказать?
— Да нет же, нет, нет, я вовсе не это имела в виду! По-моему, крайне нечестно с вашей стороны вот так передергивать мои слова. И вырванные из контекста. Разумеется, ужасно, что Кору убили, ужасно! Я только подразумевала, что… ну, у нее же на самом деле никакого будущего не было, верно, и потому это не так плохо, я хочу сказать, не в той степени плохо, как было бы, если бы кто-нибудь вроде… ну, кто-нибудь моложе и красивее… нет, вы меня полностью сбили с толку, и я совсем запуталась.
— Ничего, мисс Дрейк, — сказал Колверт, — ничего. Положение для вас очень трудное, я понимаю.
Чувствуя, что было бы бесполезно продолжать допрос, он протянул ей руку.
— И огромное вам спасибо, что вы пришли. Вы чрезвычайно мне помогли.
— Я старалась, инспектор, я правда очень старалась.
— Я знаю. И вы свободны уйти. Но… это просто формальность, пожалуйста, в ближайшее время не планируйте никаких поездок, не поставив сначала в известность меня.
— Да-да, я понимаю. В любом случае теперь, когда фильм вроде бы вылетел в трубу, я надеюсь в ближайшем будущем начать репетировать в постановке в Вест-Энде. В «Филадельфийской истории». Вы знаете, пьеса сэра Джеймса Барри?
— Правда? — дипломатично согласился Колверт. — Ну, желаю вам большей удачи в вашей театральной карьере, чем до сих пор было в кино. Еще раз благодарю вас. Всего хорошего.
— Всего хорошего и вам, инспектор, — пробормотала она почти в слезах. Затем, не взглянув ни на Трабшо, который за это время не сказал ни слова, ни на Эвадну, которая наговорила их слишком много, она снова стянула на груди свое пальто и почти выбежала из комнаты.
Секунду спустя Колверт повернулся к романистке и погрозил ей укоризненным указательным пальцем:
— Право же, мисс Маунт, право же…
Глава двенадцатая
— Садитесь, прошу вас.
Без слова благодарности, крепко держа пышно украшенную смутно восточными узорами нелепую ковровую сумку, из которой торчала внушительная пара вязальных спиц, Хэтти Фарджион села на стул, к которому ее направил сержант. Поскольку она удостоила Эвадну и Трабшо лишь мимолетнейшим взглядом, прежде чем бессловесно отвернуться, Колверт на этот раз не счел себя обязанным принести уже привычные извинения за их неправомерное присутствие тут или даже представить их ей поименно.
Пятидесяти с лишком, в крутых завитках волос, низенькая, неопрятная, и к тому же — или так, во всяком случае, казалось — перманентно злобствующая Хэтти Фарджион, приходится признать, не была привлекательной женщиной. И тем не менее в ее физическом и менее всего элегантном облике было нечто, ставившее в тупик. Словно бы она прилагала особые старания, чтобы представлять себя миру в наименее авантажном виде. Правда, она никогда не заняла бы первого места на конкурсе красоты. Однако в голову невольно приходила мысль, а должны ли ее волосы быть такими неухоженными? Должна ли ее кожа быть такой пятнистой и крапчатой? Должна ли она действительно носить бутылочно-зеленый костюм, расползающийся по всем швам одновременно? И главное, должна ли она противопоставлять людям, своим братьям и сестрам — людям, которые, если их подбодрить, возможно, будут готовы встретить ее на полпути — такое оскорбительное отсутствие даже капли интереса?