Нетерпеливый Трабшо перебил его:
— То есть вы говорите, что согласились.
— Честно сказать, мистер Трабшо, я не видел способа отказать. Однако меня поразило нечто довольно странное, сказанное ею. Я хотел удостовериться, что она, как я предположил, особенно хочет увидеть эпизод, во время которого была убита мисс Резерфорд. Вы и вообразить не сможете, что она ответила.
— Просветите меня.
— Она содрогнулась — когда ваша мисс Маунт содрогается, Господи помилуй, содрогается она очень звучно! — но, как бы то ни было, она содрогнулась и ядовито сказала, что ее на протяжении жизни много как называли, но она не упырь, и если есть место в фильме, которое она никогда и ни за что увидеть не захочет, так именно это. Тогда я ей сказал: «Ну, а какое же?» А она небрежно ответила, что ей все едино! Какие кадры фильма студия может ей показать, она с удовольствием посмотрит! Вы способны поверить?
— Когда дело касается Эви, — скорбно сказал Трабшо, — я научился верить практически чему угодно. Но это, как вы и сказали, странно. Тем не менее, вопреки ее безразличию к тому, что ей сервируют, вы согласились устроить просмотр.
— Объяснил ей, что обещать ничего не могу и решать Леви. Но по окончании нашего разговора я таки позвонил ему. Этот человек пугается, как ошпаренный кот, — все эти годы преследований в фашистской Германии, полагаю, — и сначала он очень не хотел. Сказал, что просто неслыханно, чтобы «потоки» фильма демонстрировались посторонним лицам. Это, честно говоря, я готов принять за чистую правду. Он спросил меня, какая, собственно причина за этим кроется, поскольку футаж (его выражение) Коры Резерфорд, пьющей из отравленного фужера, еще не отпечатан. Я сказал ему точно то же, что мисс Маунт сказала мне, — что совершенно не важно, что бы ей ни показали, — и даже хотя он был озадачен, как я сам, под конец он сдался. Думается, он опасался, что иначе у меня могут возникнуть подозрения.
И я договорился о маленькой открытой демонстрации завтра днем в одной из просмотровых студий. И подумал, возможно, вы захотите присутствовать там.
— Чертовски верно! — воскликнул Трабшо.
— А-а… — сказал Колверт, — значит, вы полагаете, что она может что-то нащупать, так?
— Пф!
— Что? Пожалуйста, погромче, сэр. На линии вроде бы помехи.
— Я сказал: нет. Просто Эви в ее духе. У нее в треуголке, как обычно, пчела жужжит. Но, должен сказать вам, Том, у меня есть настоятельнейшая причина, чисто личная, знать, куда ведет ход ее мысли. Я там непременно буду.
— Это я и надеялся услышать. Вот мой план. Мы встретимся в просмотровой в три часа. Мисс Маунт, разумеется, должна будет найти способ добраться до Элстри, но она сказала, чтобы я сообщил вам, если вы вдруг вздумаете связаться с ней по телефону, чтобы вы не беспокоились.
— Просто восхитительно с ее стороны, должен я сказать.
— Вместо этого она предложила, чтобы вы заехали за ней к ней на квартиру — в Олбани, верно? — в два часа дня, секунда в секунду. «СЕКУНДА В СЕКУНДУ» — это ее собственные слова, и она потребовала, чтобы я сообщил вам, что произнесены они были заглавными буквами. Сказала, что вы поймете.
— Я понял, — сказал Трабшо. — О, я понял.
— Отлично. Значит, мы все четверо встретимся в три.
— Все четверо? Вы, я и Эви. Так кто четвертый? Леви решил, что будет присутствовать сам?
— Видимо, он все еще в Лондоне, видимо, пытается как-то спасти то, что осталось от его фильма. Нет, по совету Леви я пригласил Летицию Морли. Я понимаю, она одна из пяти подозреваемых первого порядка, если у нас вообще есть право считать их такими, но она понаторела в киноделах и сможет провести нас по чащобам. Полагаю, у вас нет возражений против ее присутствия там?
— Ни малейших. Не вижу, чем это может повредить.
— Ну, так до завтра.
Только когда город остался позади них и они оказались в зеленом сердце сельских просторов, Эвадна Маунт осведомилась у Трабшо, как продвигается его расследование. Она, казалось, была в чудесном настроении и даже очень приподнятом. Да, конечно, смерть Коры все еще оставалась тучей на горизонте, но ее инстинкт плаща и кинжала, всегда чуть дремлющий, пробудился, и с процентами. Прямо-таки можно было видеть, как ее ноздри подергиваются, точно у гончей, улавливающей запах лисицы.
Трабшо тоже почти видел, как они подергиваются, и вот почему он предпочел хранить молчание, исключая редкие и нарочито банальные фразы.
В конце концов заговорила Эвадна.
— И снова по какой-то причине ваша нудная многословность вас оставила.
— Моя многословность? В вашем обществе? Курам на смех!