Когда с момента начала их романа прошло четыре месяца, Лена, естественно, тайно, стала мечтать о свадьбе. А почему нет? Он не женат, бездетен, к ней привязан, им есть, о чем поговорить, и в сексе у них полная гармония. Самое же главное, она любит его так, как не полюбит ни одна другая, а какому мужчине это не понравится?
Но, как говориться, человек предполагает, а бог располагает! В случае Лены и Сергея в роли бога выступила Элеонора Новицкая милая сестренка, любящая мать… Да, Лина была Леночкиной матерью, правда, не родной, но так как воспитывала она девочку с пеленок, никто об этом не вспоминал.
Сколько же ей было лет, когда все это произошло? Никак не меньше шестидесяти, точно, тогда ей только-только исполнилось шестьдесят три, ведь она была старше брата на четырнадцать лет. И она была еще очень хороша! Стройная, золотоволосая, гладкокожая, с хорошим цветом лица и голубыми, как в молодости, глазами. В нее по-прежнему влюблялись мужчины, а она все так же обожала ими вертеть. Всеми без исключения: и поклонниками, и мужем, и сыном, и братом. Она привыкла считать всех мужиков без исключения своими рабами. В этом было что-то противоестественное, потому что она ревновали их, даже сына и брата, к другим женщинам. Она хотела властвовать над их сердцами безраздельно.
Наверное, по этому любовь дочери и брата она расценила как предательство. Она запретила им встречаться. Она заявила, что проклянет дочь, если та ее ослушается…
И тут впервые за всю жизнь Лена взбунтовалась. Она ответила матери, что та может проклинать ее сколько хочет, но от Сергея она не отступится. Что тут началось…
Дура! — орала Лина, тряся дочь за плечи. — Идиотка! Он тебе в отцы годится! К тому же он бабник, циник, сволочь! Думаешь, если он тебя отымел, то уже любит, да он перетрахал всех моих подружек, смотри, и твоих перетрахает! Я запрещаю тебе его любить!
Но, как известно, запретить любить невозможно, по этому Лена собрала вещи и ушла из дома. Не известно, чем бы все кончилось, не исключено, что хэппи-эндом, если бы Сергея не посадили. Да, да, да, в тот момент, когда «счастье было так возможно, так близко», Сержа отдали под суд, обвинив в зверском избиении какого-то гражданского. Как потом выяснилось, побит был рогатый муж одной из подружек Элеоноры, застукавший капитана Отрадова со своей супругой и решивший прелюбодеев поколотить.
Больше всего Лену в этой истории поразило не то, что ее любимый параллельно встречался еще с какой-то бабой, а то, что рогатого мужа на Сергея натравила Элеонора. Она не ожидала от матери такой подлости, такого хладнокровия, такой бескомпромиссности, ведь Элеонора прекрасно знала, как вспыльчив Сергей, она знала, что если его попробуют ударить, он тут же ввяжется в драку, она знала, чем эта драка закончится, и знала, что без последствий она не останется, так как побитый муж был очень большим правительственным чиновником.
Сергея посадили на восемь лет. Перед тем, как отправится по этапу, он встретился с Леной и приказал ей его забыть, потому что он ее никогда не любил, и считает нужным сказать ей об этом именно сейчас, чтобы она не разыгрывала из себя жены декабриста (так и сказал «чтоб не разыгрывала»), а устраивала свою жизнь без него…
После этого Лена серьезно заболела и провалялась в больнице чуть ли не год — врачи не знали от чего ее лечить, потому что у нее обнаружилась дисфункция всех жизненно важных органов. Когда же ее все-таки выписали, в дом матери она не вернулась. Она не желала ее больше видеть — и не видела целых 20 лет…
Елена схватила с лавки пригоршню снега, слепила комок и провела им по лицу. Надо успокоиться! И постараться все забыть — с прошлым ее больше ничего не связывает! Мать умерла, Сергей, быть может, тоже. Ведь ему сейчас должно быть семьдесят, а в нашей стране, как известно, мужики долго не жи…
Мысль оборвалась. Дыхание перехватило. Перед глазами поплыли черные круги. Но даже сквозь них она видела… нет, нет, это не он… не может быть… просто похож…
— Сережа! — выдохнула Лена и сползла на припорошенную снегом землю.
Ее Сережа! Вот он, в каких-то десяти метрах от нее! Живой!
Он идет по параллельной дорожке, направляясь к разрытой могиле. Он ничуть не изменился, такой же стройный и высокий, такой же седовласый, и так же не любит головные уборы. Старость его ни сколько не изуродовала, напротив, сделал его еще более привлекательным.
Сергей не заметил ее, он не смотрел по сторонам, и Лена была благодарная за это богу, потому что меньше всего она хотела бы сейчас встретиться с ним глазами. Она понимала, что как только она заглянет в эти любимые, чуть близорукие глаза, она плюнет на все: на мужа, на партию, на Думу, на своих избирателей и даже на любимую собаку Дулю, и пойдет за Сергеем хоть на край света.
Аня тихонько всхлипывала, утирая влажное лицо варежкой (о приготовленном заранее платке она даже не вспомнила), ей было горько оттого, что ни один из присутствующих на похоронах не оплакивал бабусю вместе с ней. Всем была наплевать на то, что Элеонора Георгиевна умерла. Всем, даже ее сыну, который со скучающим видом разглядывал привезенный с собой траурный венок. Не говоря уже о старой мымре Голицыной, томно прикладывающей пожелтевший от времени батистовый платочек к совершенно сухим глазам. Молодого же мужчину в щеголеватом пальто она в расчет не брала, он тут был явно человеком посторонним — Аня решила, что он секретарь Эдуарда Петровича, потому что стоял парень немного в отдалении и вид имел крайне озабоченный.
Пока Аня плакала, к траурной процессии (если четырех человек у могилы можно назвать процессией) присоединился еще один мужчина: высокий худой старик с серьезным аскетичным лицом. Он молча кивнул Голицыной, поздоровался за руку с Эдуардом, скупо улыбнулся Ане, но вместо того, чтобы встать рядом со всеми, шагнул к гробу, вынул из-за пазухи белоснежную розу на длинном стебле, положил ее у лица бабуси, прошептал что-то короткое: то ли «прости», то ли «прощай», после чего быстро развернулся и зашагал прочь.
Минутой позже его худая спина скрылась из виду.
Сразу после этого Эдуард дал знак могильщикам, чтобы преступали.
Гроб заколотили, опустили, закидали землей. Не было ни торжественных речей, ни горьких причитаний, ни прощальных поцелуев в лоб, все молча кинули на крышку по горстке земли и отошли, давая могильщикам заняться своим делом.
Когда на месте ямы образовался небольшой холмик мерзлой земли, все посчитал похороны завершенными.
— Эдик, дружочек, — заговорила Голицына своим противным дребезжащим голосом, — ты поминки где будешь делать?
Эдуард Петрович нахмурился, видимо, об этом он даже не подумал, но быстро нашелся — достал из кармана портмоне, вынул из него сто долларов и протянул их старухе.
— Лизавета Петровна, вот вам деньги, помяните матушку без меня. Я видел тут неподалеку небольшой ресторанчик, попрошу своего шофера вас туда отвезти… Потом он вас домой забросит…
Голицына хищно схватила предложенную сотню, молниеносно спрятала ее в карман и сладко запела:
— Спасибо, сынок, спасибо. Дай бог тебе доброго здоровья… Помяну матушку твою, подружку мою ненаглядную, помяну, не сомневайся…
Но Эдик ее сладких речей слушать не стал, он предупредительно махнул рукой, типа, не стоит благодарности, резко развернулся и направился к стоящему в сторонке молодому человеку. Аня зачем-то потащилась следом за ним. Уж не затем ли, чтобы рассмотреть красавца поближе?
— Вы кто такой? — с места в карьер начал Эдуард.
— Меня зовут Петр Моисеев, — отрекомендовался парень, — я адвокат вашей покойном матушки…
Значит, не секретарь, а адвокат! С ума сойти! А какой в близи оказался красавец!
— Фамилия известная, — хмуро кивнул бабусин сын. — Это ты Цаплю защищал? И Германа?
Петр не ответил, только с достоинством кивнул, а Эдуард Петрович продолжил:
— И зачем матушка тебя наняла, такого ушлого?
— Она оставила завещание…