В итоге, ничего у них с продажей не вышло, устав выслушивать нелепые требования жильцов, дяденька купил другую коммуналку, этажом ниже, сделал в ней ремонт и уже вселился, вместе с женой, родителями, дочкой, ротвейлером и крысой неизвестной сиамской породы.
Больше пока желающих приобрести их запущенную коммуналку не было, а Аня так надеялась… Иногда, когда от духоты и влажности она не могла уснуть, в ее воображении возникали такая картина: отдельная квартира (пусть на выселках, пусть однокомнатная, но отдельная) со светлой кухней, на окне занавески в горошек, непременно красные, на подоконнике герань, в углу стол, на нем солоночки, салфеточки, чашечки, блюдца, рядом табуретка, на табуретке она, на ее коленях кот… Все! Больше ничего Анюте для счастья не надо… Даже сотового телефона!
— Ты еще тут? — раздался над Аниным ухом грозный мужской голос.
Она вздрогнула и, замирая от ужаса, подняла глаза. Как она и ожидала, над ней нависал грозный милиционер Стас, тихонько спустившийся с четвертого этажа и вставший за ее спиной.
— Опять, скажешь, задремала?
— Ага, — глуповато улыбнулась она.
Он сокрушенно покачал головой и вполне миролюбиво спросил:
— Откуда ж ты такая взялась?
— Из собеса, — как всегда невпопад ответила Аня, но, поняв свою оплошность, поправилась. — Вернее из коммуналки.
— В коммуналке живешь?
— Ага.
— С мамкой что ли?
— Нет, мама умерла год назад.
— Извини.
— Да ладно, чего уж… — пробормотала она смущенно, смущенно, потому что никакой тоски по покойной родительнице она не испытывала, одно облегчение. — Не любили меня мамка, да и я ее не особо…
— А бабку любила?
— Очень, — с энтузиазмом воскликнула Аня. — Бабуся была очень добрым, отзывчивым человеком… Чистым ангелом… — видя недоверие на лице следователя, она пояснила. — Ведь именно она меня на работу устроила.
— Как это?
— Просто. Я, как школу закончила, в техникум пошла, но бросила, потому что мать мне велела на работу устраиваться, а я хорошо училась, даже отлично… — Говорила Аня сбивчиво, коряво, она не могла складно выражать свои мысли, но не из-за скудного словарного запаса (с самой собой она общалась прекрасно), а из робости. — Мать меня на винзавод устроила, чтобы я там водку воровала…
— Пила?
— Она нет, хахаль ее… — Она поморщилась, вспомнив сизую рожу материного сожителя. — Но я воровать не умею… И от запаха спирта у меня постоянно боли головные боли, так что пришлось уволиться… Потом я много работ сменила, но нигде долго не задерживалась, кому я такая нужна… Ни образования, ни внешности… Только на овощебазу или уборщицей, а там в основном пьянь, да не интересно мне…
— А где тебе интересно? — с улыбкой спросил Стас.
— Я учиться хочу, — выпалила Аня. — На дизайнера ландшафтов. Я природу люблю: деревья, травы, цветы, особенно цветы, но в моей комнате они не растут. Им свет нужен, а я даже днем с лампочкой сижу… — Она погрустнела, думы о несбыточной мечте всегда навевали тоску. — Короче, оказалась я безработной. Стояла на бирже. Вот пришла я как-то отмечаться, смотрю у крыльца бабулька стоит, миленькая такая, чистая, в соломенной шляпке, и улыбка добрая… Подошла она ко мне и говорит… Что же ты, дочка, такая молодая, и работу найти не можешь? А ей в ответ, образования нет, блата нет, воровать не могу, короче, все, что вам сейчас, ей рассказала. Вот она мне и предложила, давай, говорит, ты будешь за мной ухаживать. Хорошо платить не могу, но и работы, как таковой, не много. Продукты принести, газеты, лекарства, белье в прачку отнести, даже убираться не надо, я, говорит, сама могу… Я согласилась…
— Значит, ты не от собеса за ней ухаживала?
— Это сначала, но потом, бабуся мне говорит, тебе надо официально оформиться, про пенсию подумать и все такое… Отвела меня в собес, оказывается социальных работников не хватает, меня сразу и взяли…
— Давно ты ее знаешь?
— Почти год… Мы с ней очень подружились за это время…
— Ты говорила на допросе, что она была очень одинока, это значит, что ее никто не навещал?
— Почти никто. Разве что соседка, — Аня кивнула на дверь шестьдесят второй квартира, — наведается… Или старая подруга раз в квартал забредет…
— Что за подруга? — напрягся Сергей. — Как зовут?
— Как же ее зовут… — Аня свела брови, вспоминая имя бабусиной приятельницы. — Фамилия у нее еще такая благородная… А! Голицына! Она постоянно хвалилась своим аристократизмом… Она вообще была такая… ну… — Девушка пощелкала пальцами, подбирая достойное сравнение. — Нафталиновая что ли…
— Как так?
— Таких сейчас мало осталось, вымерли, наверное, но раньше я частенько встречала в наших старомосковских дворах подобных старух… Худые, прямые, надменные, на голове шляпка с истлевшей вуалеткой, на руках перчатки, на шее побитый молью писец… Над ними всегда дети смеялись, а мне их было жалко… — Анины глаза увлажнились, не иначе, решили за сегодня выплакать годовой запас слез. — Вот старуха Голицына из их числа.
— Имя не помнишь?
— Ее бабуся Ветой звала…
— Значит, или Лизавета или Виолетта, — резюмировал Стас. — Сколько раз ты видела старуху Голицыну в квартире покойной?
— Всего раза три. Тяжело ей, наверное, было через всю Москву в гости кататься, старая она была, как и Элеонора Георгиевна… — Аня в задумчивости поскрябала коленку. — Только не очень бабуся любила, когда Вета к ней приезжала… Как-то прихожу я к ней, а Голицына только ушла, я по запаху поняла, у нее жуткие духи, протухшие лет двадцать назад, и этот запах потом долго не выветривается… Так вот, пришла я, а бабуся грустная, спрашиваю, чем вас так эта Вета расстроила, а она мне отвечает: «Любит Ветка старое вспоминать, а не к чему!». Вот и все, больше ничего не добавила, но целый день хмурная ходила…
— При тебе они не ругались?
— Нет, были очень друг с другом милыми, но особой теплоты я в их отношениях не заметила… Уж очень они разные… Вета вся из себя аристократка: спесивая, надменная, а бабуся простая была женщина, душевная…
— Ты говоришь, теплоты не было… Тогда зачем больной старухе тащиться через всю Москву, чтобы повидать не очень приятного человека?
— Знаете, что я думаю? — взволнованно спросила Аня, и от волнения покрылась крупным потом. — Мне кажется, что Голицына ездила, чтобы продемонстрировать, что еще жива… Или проверить, не умерла ли Элеонора Георгиевна… Будто между ними соперничество какое было… По жизни… Вот и в смерти решили посоперничать.
— Антикварные вещи у Голицыной были, не знаешь? Может, говорила что-то…
— Когда-то была целая коллекция фарфоровых ваз и картин, это мне бабуся рассказывала, но еще она говорила, что Вета в картишки поиграть любила, причем, по крупному, вот весь антиквариат и просадила… — Тут Аня резко обернулась и пристально глянула на следователя. — Только если вы думаете, что это она бабусю убила, то зря… Старуха Голицына страдает артритом, у нее все пальцы скрючены, она не то, что нож сжать, даже застегнуться не может…
Аня ждала очередного вопроса, но Стас больше ни о чем не спрашивал, он погрузился в глубокие раздумья и будто бы забыл про свою собеседницу.
— Мне можно идти? — робко спросила Аня, когда пауза затянулась до неприличия.
— А? — очнулся он. — Что?
— Идти, говорю, можно?
— Да, да, иди, — рассеянно кивнул Стас, после чего развернулся и медленно пошел по лестнице вверх.
Аня проводила взглядом его худую спину, поправила шапку, вытерла нас варежкой, после чего вышла из подъезда и быстро-быстро, насколько позволяла скользкая подошва стоптанных сапог, потрусила к автобусной остановке. Анюту ждала ее сырая темная комната, ее чахлые цветы, ее раздрызганный многочисленными мамиными любовниками диван, ее домашние шлепанцы, измусоленные соседским котом Тихоном, и несбыточные, рожденные бессонницей, мечты.
День второй
Огромный черный джип затормозил у крыльца старинного здания, на фасаде которого красовалась золоченая вывеска «Арт-джи», и из недр его показалась роскошная блондинистая сука. Сука (только у них бывают такие хищно-прекрасные лица), плевать хотела на знак «Стоянка запрещена», и на возмущенно сопящего охранника рядом с ним, по этому не стала отгонять машину на стоянку, а бесстрастно щелкнула брелоком сигнализации и стремительно проследовала к зеркальным дверям особняка.