— Факты свидетельствуют, что Ева Нейдорф умерла от пулевого ранения в затылок. В данных обстоятельствах, я уверен, вы согласитесь, что мы должны знать, кто был с ней сегодня утром. Существует также вероятность, что она застрелилась. Однако напрашивается вопрос: почему возле тела не был найден пистолет? В любом случае кто-то непременно был возле нее, до или после ее смерти. Мы, разумеется, ищем пистолет, и я ожидаю от вас сотрудничества и откровенных ответов на все мои вопросы. Например, на такой: могла ли она пойти на самоубийство, и если да, то кто забрал пистолет? — Он замолчал и стал изучающе переводить взгляд с одного лица на другое: всех их, казалось, парализовал ужас.
Он не сообщил им о том, что патологоанатом сказал — с обычной оговоркой: точно утверждать можно будет только после вскрытия, — что расстояние, с которого была выпущена пуля, исключает самоубийство; не стал говорить, что может получить судебное постановление о нарушении врачебной тайны. Просто терпеливо ждал.
Хильдесхаймер жестом попросил слова, Михаэль кивнул. С легкой дрожью в голосе старик подтвердил сказанное полицейским и поведал прочие детали утренних событий. Лицо Розенфельда, с которого схлынула кровь, стало подергиваться; Джо Линдер вскочил на ноги; Нехаму Золд била сильная дрожь.
— Приношу извинения за ту форму, в которой пришлось сообщить вам эти известия, — сказал Хильдесхаймер.
Все промолчали. Несколько долгих мгновений Михаэль тоже хранил молчание. Он внимательно исследовал лица, но не находил ничего странного: на них читались ужас, потрясение, печаль, а больше всего — неверие и страх. Наконец его взгляд упал на Джо Линдера. Линдер поднял глаза, Михаэль проследил, куда он смотрит: на портреты покойных корифеев.
— Я задаю себе вопрос, — продолжил он, поскольку никто не нарушал молчания, — если это было убийство, то почему преступник не вложил орудие убийства — давайте предположим, что это был пистолет, — в руку доктора Нейдорф, чтобы создать впечатление самоубийства и сбить нас со следа хотя бы на начальной стадии расследования? С какой стороны ни посмотреть, замешан еще кто-то, и этот кто-то знает больше, чем мы. — Он говорил очень медленно, не уверенный, в состоянии ли присутствующие, после такого шока, осознать его слова.
Члены ученого совета посмотрели на него, потом друг на друга.
Джо Линдер заявил:
— Ева Нейдорф себя не убивала!
Розенфельд пояснил, что, даже если она задумала свести счеты с жизнью, во что он ни на мгновение не верит, Институт стал бы последним местом, где бы она решилась это совершить.
— Вы должны понять, — объяснял он Михаэлю, — самоубийство — это акт мести и ненависти, направленный против самых близких для самоубийцы лиц. Ева Нейдорф, — громко и размеренно говорил он сдержанным, убедительным тоном, — не знала ненависти. Она была не такая эгоистка, чтобы покончить с собой в Институте — да и где бы то ни было. — Дрожащей рукой он зажег новую сигару. — Даже если бы она узнала, что больна какой-то смертельной болезнью, — он оглядел стол, — она бы предпочла ждать. В этом я уверен.
Красивое лицо Даниэля Воллера исказило смятение, которое становилось все сильнее по мере того, как Розенфельд продолжал говорить. Наконец он раскрыл рот, но, так ничего и не высказав, отвернулся и взглянул сначала в окно, а затем на Хильдесхаймера.
Все остальные единодушно закивали головами и забормотали что-то одобрительное.
Джо Линдер вновь поднялся с места.
— Сейчас не время прятать головы в песок, — сказал он. — Ева Нейдорф не совершила бы самоубийства, если бы и собиралась, не приведя в порядок дела, она не могла просто так все бросить: пациентов, подопечных, лекции, дочь, которая месяц назад родила. Ни за что. Я понимаю, чужая душа — потемки, порой случается и невозможное… — Он перевел взгляд на портретную галерею. — Я не утверждаю, что психоаналитики застрахованы от депрессии и эмоциональных срывов, даже от самоубийств, но… только не Ева!
Хильдесхаймер высказался последним. Подведя итог, он сказал извиняющимся, но твердым тоном:
— Ева Нейдорф была мне очень близка, и я не могу себе представить, чтобы она не доверилась мне, если бы что-то ее тревожило. Накануне я беседовал с ней, она только что приехала домой из аэропорта Бен-Гурион, голос ее звучал жизнерадостно и оптимистично; да, немного устало после перелета, естественно, слегка напряженно, но в целом она казалось счастливой. Счастливой, что у нее родился внук, счастливой, что вернулась домой и даже что завтра у нее лекция.
Михаэль вздохнул и подумал, понимают ли сидящие вокруг стола, что означают только что сказанные ими всеми слова.