В 1937 году, когда стало ясно, к чему все идет, он как раз закончил свое психоаналитическое образование и приготовился приступить к работе Он решил эмигрировать в Палестину. Вместе с ним уехала небольшая группа людей примерно такого же профессионального положения. Им не пришлось быть первопроходцами: еще раньше в Палестину иммигрировал Стефан Дейч. По образованию и практическому опыту он их превосходил — «в конце концов, он учился психоанализу у Ференци, а тот был личным другом и последователем Фрейда». На доставшееся Дейчу наследство он купил большой дом в Бухарском квартале Иерусалима.
Именно сюда приехал Хильдесхаймер вместе со своей женой Илзе и супружеской четой Левиных, которые также были оба начинающими аналитиками. Со временем — по словам доктора, все получилось само собой — этот дом стал первым пристанищем Института психоаналитики. Илзе была ответственной за административную часть, а Левины и он сам занимались психоаналитической практикой, и они жили все вместе в доме в Бухарском квартале.
Профессор чуть заметно улыбнулся, вспоминая высокие купольные потолки и выложенные мелкой плиткой полы старого арабского дома.
— Зимы с нудными моросящими дождями изрядно выматывали, но их сменяло чудесное лето. Вечера мы обычно проводили за обсуждением событий прошедшего дня, сидя в открытом дворике и вдыхая запахи жасмина и свежевыстиранного соседского белья…
Через много месяцев они переехали в эту квартиру в Рехавии, но по-прежнему проводили большую часть времени в старом доме в Бухарском квартале. Позже туда вселились и другие иммигранты, особенно много их приехало в 1938–1939 годах.
Дождь усилился. Хильдесхаймер попыхивал трубкой, которую по мере надобности набивал заново, извлекая прогоревший табак горелой спичкой. Китайская пепельница переполнилась, он вытряхнул ее содержимое в стоящую рядом со столом корзину для бумаг, затем встал и, несмотря на проливной дождь, открыл окно. Михаэль уселся поглубже в кресло и снова стал слушать монотонную, с немецким акцентом речь профессора.
— Как раз в те годы приехали, например, Фрума Холландер — еще совсем молодая — и Лини Штернфельд. — Михаэль вспомнил женщину на кухне. — Они обе прошли психоанализ у Дейча и оставались в его доме довольно долго, пока не нашли себе жилье. Фрумы уже нет, а Лици, как и я сам, не становится моложе. — Дождь утих, поднялся ветер, и свежий аромат влажной земли заполнил комнату, вытеснив запах табака.
Жизнь не баловала их, совершенствование в аналитической практике давалось огромными усилиями, к тому же они почти ничего не зарабатывали. По настоянию Дейча они лечили детей и подростков, высланных из Германии без родителей, подопечных «Молодой алии», а те, естественно, не могли платить.
— Фактически Дейч нас всех содержал, всех… — Хильдесхаймер запнулся, подыскивая точное слово, — кандидатов.
Они были именно кандидатами — он, и Левины, и Фрума, и Лици. Кандидатами тогда еще не существующего Института. А Дейч был их руководителем.
Только после пяти лет работы он разрешил Хильдесхаймеру заниматься самостоятельной практикой, и тогда же начали проводиться клинические семинары, на которых все члены группы докладывали о своих случаях, а Дейч комментировал доклады. Хильдесхаймер в нескольких словах описал профессиональные навыки Дейча, его высокое мастерство и чувство ответственности.
— Я до сих пор чувствую себя перед Дейчем в огромном долгу.
Атмосфера была новаторской. Нехватка денег и медленный карьерный рост никого особо не волновали.
— Да, не обходилось без напряженных моментов; но ведь это в порядке вещей, не так ли?
Напряжение в основном возникало из-за подавляющего, авторитарного характера Дейча, но также сказывались и условия страны.
— Страшная жара. Сушь иерусалимского лета. Плюс еще проблемы с языком. — Хильдесхаймер бросил взгляд на книжный шкаф и заговорил вновь: — Все семинары проводились на немецком, а собственно лечение осуществлялось на смеси языков, включая ломаный иврит. — Он снова улыбнулся своей детской улыбкой. — Сейчас, конечно, трудно себе представить, что тогда я не знал ни слова на иврите. А сколько сил понадобилось, чтобы овладеть им!
Он прервался и спросил, где родился сам Михаэль: уже в Израиле?
Нет, но ему было три года, когда семья приехала сюда.
— Детям язык дается легче.
— Это правда, — сказал Михаэль, — но у них бывают другие сложности.
Старик согласился, заинтересованно на него посмотрев.
Михаэль вдохнул аромат жасмина, как видно, росшего под самым окном, и закурил новую сигарету. Шестую по счету.