Следующий документ, который Габриель положил на деревянный столик, вызвал аналогичное удивление у аргентинского журналиста.
– Как вы видите, израильская разведка обнаружила человека, известного теперь под именем Отто Кребс, в Дамаске в шестьдесят третьем году. Источник очень надежный – не кто иной, как Алоис Брюннер. Согласно Брюннеру, Кребс уехал из Сирии в шестьдесят третьем году и прибыл сюда.
– И у вас есть основание считать, что он, возможно, все еще здесь?
– Это-то мне и необходимо выяснить.
Рамирес скрестил на груди могучие руки и посмотрел на Габриеля через стол. Между ними воцарилась тишина, наполненная жарким грохотом транспорта с улицы. Аргентинец почувствовал, что тут пахнет сюжетом. Габриель это как раз и предвидел.
– Как же это человек по имени Ренэ Дюран из Монреаля сумел получить секретные документы из Ватикана и от израильской разведслужбы?
– У меня, ясное дело, есть хорошие источники.
– Я человек очень занятой, мсье Дюран.
– Если вы хотите денег…
Аргентинец предостерегающе поднял руку ладонью вверх.
– Мне не нужны ваши деньги, мсье Дюран. Я сам могу их заработать. Я хочу иметь сюжет.
– Появление в прессе рассказа о моем расследовании, безусловно, повредит ему.
Рамирес принял оскорбленный вид.
– Мсье Дюран, я убежден, что у меня больше, чем у вас, опыта в преследовании людей вроде Эриха Радека. Я знаю, когда надо вести расследование втихую, а когда писать о нем.
Габриель помедлил. Ему не хотелось устанавливать с аргентинским журналистом отношения «услуга за услугу», но в то же время он понимал, что Альфонсо Рамирес может оказаться ценным другом.
– С чего начнем? – спросил Габриель.
– Ну, я полагаю, мы должны выяснить, говорил ли Алоис Брюннер правду про своего друга Отто Кребса.
– То есть приезжал ли он когда-либо в Аргентину?
– Вот именно.
– И как это мы сделаем?
В этот момент появился официант. Бифштекс, который он поставил перед Габриелем, был такой величины, что им можно было бы насытить семейство из четырех человек. Рамирес улыбнулся и начал резать свое мясо.
– Bon appetit,[21] мсье Дюран. Кушайте! Что-то мне говорит, что вам понадобятся все ваши силы.
У Альфонсо Рамиреса был последний в западном полушарии еще работавший «фольксваген-сирокко». В свое время, возможно, он был темно-синим, теперь же был цвета пемзы. По центру ветрового стекла шла трещина, похожая на зигзаг молнии. Дверца со стороны Габриеля была вдавлена вовнутрь, и ему пришлось мобилизовать все свои угасшие силы, чтобы ее открыть. Кондиционер давно не работал, а мотор ревел как ракетный двигатель. Они помчались по широкой авениде Девятого июля с опущенными стеклами. Вокруг машины летели обрывки газет. Рамирес, казалось, то ли не заметил, то ли не обратил внимания на то, что несколько газетных страниц ветром вытянуло на улицу.
По мере того как убывал день, становилось все жарче. Крепкое вино вызвало у Габриеля головную боль. Он подставил лицо ветру. Бульвар выглядел уродливо. Фасады изящных старых домов были испорчены бесконечными рекламными щитами, предлагавшими дорогие немецкие автомобили и прохладительные американские напитки народу, чьи деньги вдруг стали ничего не стоить. Ветви деревьев пьяно висели под тяжестью пыли и зноя.
Габриель с Рамиресом свернули к реке. Рамирес посмотрел в зеркальце заднего вида. Всю жизнь его преследовали военные и сторонники нацизма, и это выработало в нем обостренное чувство улицы.
– За нами следует девица на скутере.
– Да, я знаю.
– Если вы знали, почему мне ничего не сказали?
– Потому что она работает на меня.
Рамирес долго смотрел в зеркальце.
– Узнаю эти ляжки. Это та девица, что была в кафе, да?
Габриель медленно кивнул. Голова у него разламывалась.
– Очень интересный вы человек, мсье Дюран. И к тому же счастливчик. Она красотка.
– Сосредоточьтесь на езде, Альфонсо. Она прикрывает вашу спину.
Через пять минут Рамирес запарковал машину на улице, огибающей гавань. Кьяра промчалась мимо, затем развернулась и запарковала свой мотоцикл в тени дерева. Рамирес заглушил мотор. Солнце безжалостно лупило по крыше. Габриель хотел было выйти из машины, но аргентинец решил сначала ввести его в курс дела.
– Большая часть досье, относящихся к нацистам в Аргентине, хранится в Бюро информации под замком. Официально эти досье до сих пор вне доступа для репортеров и ученых, хотя традиционный тридцатилетний период засекречивания давно истек. Если бы мы смогли пробраться в хранилища Бюро информации, то, наверное, не много нашли бы там. Судя по всему, Перон велел уничтожить наиболее дискредитирующие досье в пятьдесят пятом году, когда в результате выборов неожиданно лишился своего поста.
На другой стороне улицы приостановилась машина, и мужчина, сидевший за рулем, долго смотрел на девицу с мотоциклом. Рамирес это тоже заметил. Он с минуту понаблюдал за машиной в свое зеркальце заднего вида и возобновил рассказ:
– В тысяча девятьсот девяносто седьмом году правительство создало Комиссию по выяснению деятельности нацистов в Аргентине. Она с самого начала столкнулась с серьезной проблемой. Дело в том, что в девяносто шестом году правительство сожгло все дискредитирующие досье, какие у него оставались.
– Тогда зачем же они создавали комиссию?
– Они, конечно, хотели, чтобы их похвалили за старания. Но в Аргентине поиски истины этим и ограничатся. Настоящее расследование выявило бы подлинную меру участия Перона в бегстве нацистов из Европы после войны. Оно также раскрыло бы то, что многие нацисты продолжают жить здесь. Кто знает? Может, и тот, кого вы ищете, тоже.
Габриель указал на здание.
– А это что такое?
– Отель иммигрантов – первая остановка для миллионов иммигрантов, перебравшихся в Аргентину в девятнадцатом и двадцатом столетиях. Правительство селило их, и они тут жили, пока не найдут работы и места, где поселиться. Теперь Бюро по иммиграции превратило это здание в склад.
– В склад чего?
– Досье, конечно. – Рамирес открыл отделение для перчаток и достал резиновые операционные перчатки и бумажные стерильные маски. – Это не самое чистое место на свете. Надеюсь, вы не боитесь крыс.
Габриель взялся за ручку и нажал плечом на дверцу. На другой стороне улицы Кьяра выключила мотор и приготовилась ждать.
У входа стоял скучающий полицейский. За столом регистратуры перед крутящимся вентилятором сидела девушка в форме и читала модный журнал. Она передвинула по пыльному столу книгу записей. Рамирес расписался в ней, поставил время и взял две ламинированные бирки. У Габриеля был номер 165. Он пристегнул бирку к кармашку на рубашке и следом за Рамиресом пошел к лифту.
– Два часа до закрытия, – крикнула им вслед девушка и перевернула страницу журнала.
Они вошли в грузовой лифт. Рамирес стянул дверцы и нажал кнопку верхнего этажа. Кабина лифта, качаясь, медленно поползла вверх. Через минуту их встряхнуло, и они остановились – воздух был такой жаркий и пропыленный, что трудно было дышать. Рамирес натянул перчатки и маску. Габриель последовал его примеру.
Помещение, в котором они очутились, было, грубо говоря, длиной в два городских квартала и целиком заполнено бесконечными рядами стальных стеллажей, прогибавшихся под тяжестью деревянных ящиков. В разбитые окна влетали и вылетали ласточки. Габриель слышал поскребывание крошечных лапок и мяуканье дерущихся кошек. Сквозь защитную маску проникал запах пыли и гниющей бумаги. Архив «Анима» в Риме с сочащимися стенами казался раем по сравнению с этим отвратительным местом.
– Что это за досье?
– Те, что Перон и его духовные последователи в правительстве Менема не сочли нужным уничтожить. В этой комнате хранятся иммиграционные карточки, какие заполнял каждый пассажир, прибывший в порт Буэнос-Айреса с тысяча девятьсот двадцатого года по семидесятый. Этажом ниже находятся списки пассажиров каждого судна. Менгеле, Эйхманн – все они оставили здесь отпечатки своих пальцев. Может быть, и Отто Кребс тоже.