Габриель, услышав об убийстве, всегда представлял себе, как это произошло, поэтому отвел взгляд от Рамиреса и стал смотреть, как первые тяжелые капли дождя забарабанили по балкону.
– А второй?
– Густаво Эстрада. Был убит через две недели во время деловой поездки в Мехико-Сити. Труп Эстрады нашли в его номере, когда он не появился на встрече за завтраком. То же самое: четыре выстрела в голову. – Рамирес помолчал. – Хорошенькая история, верно? Два известных бизнесмена были убиты поразительно одинаково на протяжении двух недель один за другим. Дерьмо, каким любит заниматься Аргентина. Через какое-то время все забывают, что сбережения исчезли, а денежные вклады обесценились.
– Эти убийства связаны между собой?
– Мы, возможно, никогда не будем в этом уверены, но я считаю, что да. Энрике Кальдерон и Густаво Эстрада не были хорошо знакомы, но их отцы были. Алехандро Кальдерон был близким помощником Хуана Перона, а Мартин Эстрада возглавлял аргентинскую национальную полицию в послевоенные годы.
– Так почему же убили их сыновей?
– Честно говоря, понятия не имею. Собственно, у меня нет ни единого здравого предположения. Знаю же я вот что: обвинения ходят по нацистскому сообществу. Нервы сдают. – Рамирес сделал большой глоток пива. – Повторяю: будьте бдительны в Барилоче, мсье Дюран.
Они еще поговорили, а за окном медленно сгущалась тьма и с улицы доносилось шуршание машин по мокрой мостовой. Габриель не любил многих, с кем ему приходилось сталкиваться по работе, но Альфонсо Рамирес был исключением. Он жалел лишь о том, что ему приходится обманывать Рамиреса.
Они поговорили о Барилоче, об Аргентине и о прошлом. Рамирес спросил, какие преступления совершил Эрих Радек, и Габриель рассказал ему все, что знал. После этого аргентинец долго молчал в задумчивости, словно ему было больно, что такие люди, как Радек, могли найти убежище в его любимой стране.
Они условились поговорить после возвращения Габриеля из Барилоче и расстались в темном коридоре. А за стенами дома в вечерней прохладе начинал оживать квартал. Габриель какое-то время шел по запруженным прохожими тротуарам, пока девушка на красном мотоцикле не остановилась возле него и не похлопала по сиденью за своей спиной.
25
Буэнос-Айрес – Рим – Вена
Консоль сложного электронного оборудования была германского производства. Микрофоны и передатчики, упрятанные в квартире объекта, были высочайшего качества – разработанные и сконструированные западногерманской разведкой в разгар «холодной войны», чтобы следить за действиями противников на Востоке. Оператор, сидевший на этом оборудовании, был урожденным аргентинцем, хотя предки его и происходили из австрийской деревни Браунауам-Инн. То, что это была та же деревня, где родился Адольф Гитлер, придавало ему вес среди товарищей. Когда еврей приостановился в холле многоквартирного дома, человек, следивший за ним, сфотографировал его с помощью телефотолинз. А через минуту, когда девица на мотоцикле отъехала от тротуара, он сфотографировал и ее, хотя снимок представлял мало ценности, поскольку лицо ее скрывал черный шлем. Он потратил несколько минут, прокручивая разговор, состоявшийся в квартире объекта, затем, удовлетворенный результатом, взялся за телефонную трубку. Номер, который он набрал, находился в Вене. Раздавшаяся немецкая речь с венским акцентом была музыкой для его ушей.
В семинарии «Санта-Мария-дель-Анима» в Риме послушник быстро прошел по коридору второго этажа общежития и остановился возле двери в комнату, где поселился гость из Вены. Он помедлил, затем постучал и стал ждать разрешения войти. Сноп света упал на могучую фигуру, лежавшую на узкой койке. Глаза его блестели в темноте, как черные лужицы нефти.
– Вам звонят. – Юноша произнес это, не глядя на гостя. Все в семинарии слышали про инцидент, произошедший у ворот накануне вечером. – Вы можете подойти к телефону в кабинете ректора.
Мужчина сел и одним движением сбросил ноги на пол. Налитые мускулы заиграли под белой кожей на его плечах и на спине. Он на секунду притронулся к забинтованному плечу, затем натянул свитер.
Семинарист повел гостя вниз по каменной лестнице, затем через маленький дворик. Кабинет ректора был пуст. Лишь на письменном столе горел свет. Телефонная трубка лежала на пресс-папье. Гость взял ее. А юноша тихонько выскользнул из комнаты.
– Мы нашли его, как обещали.
– Где?
Тот, кто звонил из Вены, сказал ему.
– Он выезжает утром в Барилоче, и вы будете ждать его, когда он туда приедет.
Часовщик взглянул на свои часы и подсчитал разницу во времени.
– Как же это возможно? Самолет из Рима вылетает туда только после полудня.
– Вообще-то говоря, самолет летит туда через несколько минут.
– Что вы имеете в виду?
– Как быстро вы можете добраться до «Фиумичино»?
Демонстранты ждали у отеля «Империаль», когда колонна из трех машин привезла людей на собрание сторонников партии. Петер Метцлер, сидевший на заднем сиденье лимузина «мерседес», выглянул в окошко. Его предупреждали, но он ожидал увидеть обычную жалкую кучку людей, а не банду мародеров численностью с бригаду, вооруженных плакатами и портативными мегафонами. Собственно, это было неизбежно – близились выборы; ореол недосягаемости создавался вокруг кандидата. Австрийские левые были в полной панике, как и их сторонники в Нью-Йорке и Иерусалиме.
У Дитера Граффа, сидевшего напротив Метцлера на откидном сиденье, вид был взволнованный. А почему он не должен быть таким? Двадцать лет Графф трудился, чтобы превратить Австрийский национальный фронт из умирающего союза бывших офицеров СС и неофашистских мечтателей в сплоченную и современную консервативную политическую силу. Почти единолично он перестроил идеологию партии и перекрасил ее образ. Его тщательно составленные обращения постепенно привлекли к нему тех австрийских избирателей, которые разочаровались в удобном разделе власти между народной партией и социал-демократами. Теперь, имея своим кандидатом Метцлера, партия стояла на пороге получения величайшего приза австрийской политики – поста канцлера. И сейчас, за три недели до выборов, Графф меньше всего хотел свалочной стычки с кучей идиотов-леваков и евреев.
– Я знаю, о чем ты думаешь, Дитер, – сказал Метцлер. – Ты думаешь, что следует поосторожничать: избежать встречи с этой толпой, воспользовавшись черным ходом.
– Такая мысль приходила мне в голову. Мы опережаем наших соперников на три пункта и твердо держим такое соотношение. Я бы предпочел не терять двух пунктов из-за мерзкой сцены у «Империаля», если этого можно избежать.
– Воспользовавшись задней дверью?
Графф кивнул. Метцлер указал на телеоператоров и фотографов.
– А знаешь, какие завтра будут заголовки в «Ди Прессе»? «Метцлер отступает перед протестующими гражданами Вены!» Они скажут, что я трус, Дитер, а я совсем не трус.
– Никто никогда не винил тебя в трусости, Петер. Вопрос в том, насколько это своевременно.
– Мы слишком долго пользовались задней дверью. – Метцлер подтянул галстук и расправил воротник рубашки. – А кроме того, канцлеры не пользуются задней дверью. Мы войдем через главную дверь с высоко поднятой головой и вздернутым для схватки подбородком или не войдем в это здание вообще.
– Ты стал настоящим оратором, Петер.
– У меня был хороший учитель. – Метцлер улыбнулся и положил руку на плечо Граффа. – Но, боюсь, слишком долгая кампания начала сказываться на его инстинктах.
– Почему ты так говоришь?
– Ты посмотри на этих хулиганов. Большинство из них не австрийцы. Половина плакатов написана по-английски, а не по-немецки. Ясно, что эти маленькие демонстрации организованы провокаторами из-за рубежа. Если мне посчастливится вступить в конфронтацию с этими людьми, к утру мы будем на пять пунктов впереди наших соперников.
– Я тоже так подумал.
– Просто скажи охране, чтобы не усердствовали. Важно, чтобы коричневорубашечниками выглядели протестующие, а не мы.
Петер Метцлер открыл дверцу и ступил на тротуар. Рев гнева возник в толпе, и плакаты заколыхались.
«Нацистская свинья!»
«Рейхсфюрер Метцлер!»
Кандидат шагнул вперед, словно не замечая столпотворения. Молоденькая девушка прорвала кордон и кинулась к нему с тряпкой, пропитанной красной краской. Она швырнула тряпку в Метцлера, а тот так ловко увернулся, что почти не сбился с ноги. Тряпка – к восторгу демонстрантов – попала в полицейского офицера. Девушку, бросившую ее, схватили двое полицейских и увели.