— Слыхал об этом, — Мортелла снова откинулся на темно-синие подушки в шезлонге, опять надел солнечные очки. — Фабио. Я его хорошо знаю. Старая лиса. Или скорее волк. Всегда голодный, вечно в поисках добычи. Он улыбнулся и глянул в сторону бассейна, где совсем маленькие дети играли на красном надувном матрасе, брызгая друг на дружку водой.
— И при этом методе нам нет необходимости иметь дело со швейцарскими банками, — сказал Гербер. — Через наше аптечное предприятие в Европе мы кредитуем главное предприятие в Нью-Джерси.
— Ясно. Импортируете воздух, оплачивая его чистыми долларами.
— Точно так, — рьяно кивнул Гербер.
— По мне, так все это слишком сложно. Впрочем, меня не интересует, как вы там выкручиваетесь, это ваше дело. Главное, чтобы ничто не могло выдать меня и мою организацию. Это основное. И, как вы понимаете, только это меня и волнует.
— Само собой разумеется. Ваша доля идет на счет в Айлендс-Кэйман, как обычно. Абсолютно никаких обратных следов нет.
— Отлично. Совершенно не хотел бы связываться со всеми этими бухгалтерскими хитростями в Нью-Джерси. За вами наверняка приглядывает налоговое управление, а начни оно рыться в ваших бумагах, может случиться что угодно. Никаких бумаг, никаких записей — вот мое правило. А если кто начинает очень уж раздражать, то он должен исчезнуть. Зарубите себе на носу! Единственное, что неизменно: никаких бумаг, никакой болтовни.
— Я запомню. — Вольфганг Гербер утвердительно кивнул. — Никаких бумаг, а если кто начинает докучать, то должен исчезнуть.
— Только маленький совет. — Энрико Мортелла посмотрел на него, тонко улыбнулся. — Если уж кому придется исчезнуть, так он должен действительно исчезнуть. Без следов, без осложнений. А если невозможно организовать таким образом, то подходить нужно тонко и с тактом. Без жестокостей — вроде пальбы и бомб в автомобиле. Теперь это не модно. Нет, мой дорогой Гербер, здесь нужна деликатность. Никто не должен ничего заметить, даже сама жертва. Иначе полиция начнет нос совать, а нам это совершенно не нужно. Или как? — И он снова улыбнулся.
Вольфганг Гербер глядел на него, как кролик на удава. Несмотря на летний зной, его пробирал озноб.
ГЛАВА IV
«Эрнст Эммануэль Хуман» — так было выбито большими, заметными буквами на нетесанном граните. «Доктор теологии, пробст в приходе Вибю». Ниже шло мамино имя, она умерла позднее. А в самом низу можно было прочесть буквы помельче: «Но превыше всего — любовь». В газон у надгробия была воткнута табличка на металлическом стержне: «Под присмотром церковного совета». Раньше могила была огорожена — здесь был четырехугольник разровненного гравия с большими камнями по углам, между которыми висели обрамлявшие могилу железные цепи. Словно в приступе демократии, по которой констатировалось равенство и равноправие всех и каждого напоследок, перед лицом смерти, дополнительные украшения с могил на маленьком кладбище были убраны. Вполне вероятно, что сыграли свою роль и профессиональные требования. Без сомнения, работникам куда проще и удобнее разъезжать между рядами надгробий и крестов по темно-зеленым газонам на маленьком тракторе для стрижки травы, чем сидеть на корточках и выпалывать сорняки вручную.
С чувством легкой вины я поставил несколько свежих полевых цветов в узкую стеклянную вазу. «Под присмотром церковного совета». Хорош же сын, если даже не может ухаживать за могилой собственных родителей и перекладывает эту заботу на других. Пусть в жизни я не добился внешнего блеска и почета, но ведь от хорошего сына всего-то и требуется, что содержать в порядке место последнего приюта своих предков. Однако если живешь в Стокгольме, в 25 милях отсюда, это, пожалуй, простительно.
Я поднялся, постоял минутку у памятника, погруженный в свои мысли, подумал о безнадежно пролетевших годах, о пропитанных солнцем летних каникулах моего детства в старом пасторском доме по другую сторону озера.
Вон там, на древнем жертвенном месте, где поклонялись иным богам, стояла белая церковь, которую перестраивали и достраивали в течение веков, местный центр религиозной жизни, место сбора. Так когда-то было задумано, так раньше и было. Теперь, наверное, на службы приходит лишь горстка пенсионеров. В дни крестин, свадеб и похорон церковь по-прежнему незаменима как традиционное обрамление кульминационных моментов жизненного цикла, но ее религиозное значение уменьшилось. Это была одна из больших проблем моего старого отца: как вдохнуть в церковь жизнь, как сделать ее исполненной смысла в наш освобожденный от церковного влияния век.