— Если бы это был владелец. Предположим другое: кто-то увидел картину и почуял, чем здесь пахнет. Подлинник Рубенса может быть продан за многие, очень многие миллионы, только свистни. Но он не хотел, чтобы картину оценивал эксперт; в таком случае была бы неизбежна огласка, и он не смог бы сорвать куш. Вместо этого он доставляет эксперта, то есть меня, таким образом, что я не могу опознать ни его самого, ни места. Кроме того, пытается запугать меня, чтобы я молчал.
— Теперь соображаю. Как только он выяснил, что картина подлинная, он может приобрести ее по дешевке и продать за границу.
— Не знаю, так или нет, но это кажется единственным логичным объяснением. Владелец не стал бы так поступать, зачем ему весь этот маскарад. Это наверняка кто-то другой. Мотив в таком случае — деньги. Картина покупается дешево — как копия, а затем продается японскому или американскому коллекционеру.
— Одна зацепка здесь, конечно, есть, — сказал я и отдал пустую кофейную чашку стюардессе, получив взамен шоколадную конфетку из коробки. — Дело в том, что, когда бомба разорвется, когда картина будет продана на аукционе в Лондоне или Париже и тайна раскроется, ты бросишься к телефону, позвонишь в ближайший полицейский участок и расскажешь, что с тобой произошло.
— Логично, — согласился он. — Именно поэтому они мне и угрожали. Распрощаюсь с жизнью, если кому проболтаюсь. — Он улыбнулся, но улыбка получилась невеселой.
— А ты рассказывал об этом еще кому-нибудь?
— Нет, только тебе. Это настолько невероятная история, что никто бы мне не поверил. А тебя я знаю лет с четырех-пяти. И я слышал, что ты был замешан во всевозможных историях с убийствами. Конечно, по эту сторону решетки. — Он улыбнулся, на этот раз повеселее. — Я как только тебя сейчас увидел, так захотелось поделиться. Хочу, чтобы кто-нибудь был в курсе, если со мной что случится.
— О’кей, — сказал я. — В день, когда прочту о том, что неизвестный шедевр Рубенса продан за двести миллионов, приду к тебе домой и стану на страже у дверей.
Но Андерс не смеялся. Сидел и молча смотрел в темноту через иллюминатор.
Далеко внизу катились назад леса Смоланда, и мы сменили тему разговора, перешли на будущее и на карьеру.
— Со мной все ясно, — сказал я и откинул спинку кресла. — Я, когда Упсальский университет бросил, даже не дописал на третьем году учебы курсовую о Фалькранце. В этом отношении ты получше устроился. Мне в жизни остались только два важных события: пенсия и кончина. Как говаривал старый епископ в Карлстаде, после ордена Полярной звезды и первого кровоизлияния в мозг больше ждать нечего. А теперь, как ордена отменили, и этой-то радости не осталось. Я не к тому, что меня наградить должны были, а вообще.
— Не согласен, — Андерс улыбнулся. — По правде сказать, я тебе немного завидую. Свободен как птица. Свой антикварный магазин. Покупаешь-продаешь, закрываешь, когда заблагорассудится. Ездишь по интересным аукционам. Поступаешь по собственному усмотрению. Я же сижу, запертый в четырех стенах, и кропаю всевозможные доклады и меморандумы. Да еще масса административной работы, совет сотрудников и всякое другое. А страдает-то исследовательская работа — на нее времени почти не остается. Ты должен радоваться, что у тебя нет подчиненных.
— Тебя послушать, так все романтично и увлекательно. Свободен как птица! Действительность, к сожалению, не настолько шикарна. Теперь достать приличный товар — адский труд. На хорошие вещи огромный спрос, и каждый биржевой делец или крупный владелец Недвижимости считает своим долгом обзавестись престижным барахлом XVIII века и обставить им свои верхние этажи на Эстермальме. Обычные торговцы вроде меня не поспевают. У нас просто средств не хватает. Кроме того, я плохой профессионал. Не могу продавать по-настоящему ценные вещи. Вместо этого оставляю их дома. А ты не слишком скромничаешь, рассказывая о себе? Мне кажется, в какой-то газете промелькнуло сообщение о том, что тебя прочат новым директором Шведского музея.
И тут Андерс фон Лаудерн рассмеялся впервые за целый вечер. Бросил на меня взгляд.
— Все напечатанное — правда, это ты хочешь знать? И всему ли написанному в газете можно верить? Ладно, шутки в сторону, здесь есть доля истины. Лундман осенью уходит на пенсию, и есть несколько кандидатов в преемники. Я — один из них. И, честно говоря, считаю, что неплохо подхожу. Я же несколько лет был его заместителем, и стаж работы в музее у меня больше всех. Немногие могут похвастаться такими же академическими заслугами. Может, это звучит нескромно, — сказал он извиняющимся тоном, — но факт остается фактом. Просто объективно. Хотя все меняется, и всякое может случиться. Здесь еще намешаны и политика, и академические лисьи игры. А это — опасная для жизни комбинация. Поживем — увидим. Сколь![1]