— Я удивлен, — только и смог выговорить Поулсон. Это была самая мягкая формулировка, которая пришла в тот момент ему в голову.
— Удивлены или нет, — ответил Чайлдс, — но моя позиция на сегодняшний день такова.
— А что, если бы вам все-таки пришлось голосовать сегодня, судья Чайлдс? — вмешался Смит с сухой улыбкой на губах. — Какова в этом случае была бы ваша позиция?
— Гипотетическое голосование меня не интересует.
— Оно не учитывается, но интересно с познавательной точки зрения. — Смит все еще продолжал улыбаться.
Прошло еще полчаса, которые члены Верховного суда провели в спорах о других ожидающих решения проблемах и в попытке понять, как же им все-таки вести себя в свете случившегося с Коновером. В конце концов решено было отложить голосование по всем вопросам до тех пор, пока не прояснится ситуация с самочувствием последнего.
Поулсон вернулся в свой кабинет и тяжело опустился в кресло. Нервы его были напряжены, живот словно стянуло в тугой узел. Он попытался успокоиться, сделав несколько глубоких вдохов, и подумал, что хорошо было бы сейчас чего-нибудь выпить.
У него просто в голове не укладывалось, что Чайлдс мог бы голосовать в пользу Найдел! Сколько раз, сидя вдвоем за ланчем или ужином, обсуждали они свои взгляды на вещи! Сколько раз, не как члены Верховного суда, а как мужчины, мужья, отцы, делились своими наблюдениями над жизнью, сокрушенно качали головами, отмечая все ухудшающееся моральное состояние общества, в котором повинны, конечно же, прежде всего горе-либералы! Нет, человек не может внезапно настолько измениться, говорил себе Поулсон. А если и меняется, то, конечно же, в консервативную сторону, — а как же иначе, когда все нарастающий распад американского общества очевиден! Он не хотел признаться даже самому себе, что чисто профессиональный подход Чайлдса к проблеме, попытка решить ее с точки зрения закона действительно разумна. В конце концов, дело не в юридических тонкостях, думал он. Решается вопрос жизненной важности, его нельзя рассматривать лишь в юридическом аспекте. Существуют же правила приличия, благопристойность, которые нужно защищать, есть же образцы нравственности, которым нужно следовать… Да сам президент, наконец, который ввел его в должность и ожидает соответственного его обязанностям поведения.
Гнев сменился беспокойством. Поулсон поднял телефонную трубку и набрал номер Белого дома. Он звонил Крейгу Лодермену, помощнику президента. На другом конце к аппарату подошла секретарша. Предложив Поулсону немного подождать, она направилась в личный кабинет Лодермена:
— Сэр, с вами хочет говорить председатель Верховного суда.
Лодермен, человек лет тридцати пяти, с тонким аристократическим лицом и аккуратно зачесанными назад каштановыми волосами, ничем не выдал своего удивления. Лишь брови взметнулись вверх над толстой черепаховой оправой очков. Взглянув на секретаршу, он сказал:
— Хорошо. Я отвечу.
— Мистер Лодермен, — проговорил Поулсон, услышав в трубке голос помощника президента, — надеюсь, я не помешал решению важных государственных задач? — Он странно, неестественно хохотнул.
Лодермен оставался абсолютно серьезным:
— Я могу быть чем-то вам полезен, господин председатель?
Его холодность не осталась незамеченной для Поулсона, и он заколебался, прежде чем продолжить разговор:
— Мне бы хотелось переговорить с президентом.
— Боюсь, с ним можно связаться не раньше чем завтра, во второй половине дня.
— Какая досада!
— У вас дело, не терпящее отлагательств?
— Да.
— Может быть, я могу вам помочь?
— Боюсь, что нет, мистер Лодермен.
— И все-таки попытаюсь.
Поулсон внутренне негодовал: каким тоном разговаривает с ним этот юнец! Кто он, черт возьми, такой? Очередная сияющая посредственность с непомерными амбициями. Получил влиятельное место в администрации Джоргенса и постоянно напоминает об этом всем и каждому: сенаторам, конгрессменам, министрам и даже членам Верховного суда. Он, Поулсон, хотел бы сказать ему, что думает о нем и ему подобных! Вместо этого судья лишь выговорил: