Эд Макбейн
Убийство в запертой комнате
Глава 1
Был самый что ни на есть обычный день в начале октября.
За решетками окон 87-го полицейского участка пылал огненными красками Гровер-парк. Бабье лето разоделось в ярко-красное, желтое и оранжевое, распушило перышки, разукрасилось, как индейская принцесса. На безупречно голубом небе ослепительно сияло солнце. Пробиваясь сквозь решетки в дежурную комнату следственного отдела, солнечные лучи распадались на золотые лучики, и в каждом из них плясали пылинки. Через распахнутые окна в комнату вторгался уличный шум; он сливался с шумом дежурной комнаты — и возникала единственная в своем роде мелодия.
Как подобает всякой порядочной симфонии, у этой имелась своя, легко узнаваемая тема, основанная на трезвучии из телефонных звонков, стука пишущих машинок и ругательств. На этой основе строились разнообразные вариации, потрясавшие слушателя широтой диапазона. Тут было все-все — от упоительно мягкого шмяканья кулака о живот правонарушителя до вопля сыщика, пожелавшего узнать, куда, черт побери, запропастилась его шариковая ручка; от монотонного, нудного допроса арестованного до приглушенно-сладострастного шепота, коим блюститель порядка беседовал по телефону с юной прелестницей; от беззаботного посвистывания курьера, доставившего последние инструкции из Главного управления, до мелодраматических завываний дамы, пришедшей заявить на драчливого супруга; от урчания холодильника до раскатов смеха, сопровождавших скабрезный анекдот.
Хохот, заглушивший гомон осенней улицы, не оставлял сомнений в том, что Майер Майер отпустил неплохую шутку.
— Рассказчик он что надо, — сказал Берт Клинг. — Мне до него далеко. Я так хохмить не умею.
— Ты вообще много чего не умеешь, — отозвался Майер Майер, и его голубые глаза весело заблестели. — Но мы тебя прощаем, Берт. Мастерство приходит к рассказчику с годами. Юному нахалу, вроде тебя, нечего и мечтать об успехе. Это доступно только зрелым мужчинам.
— Отстань, старый хрен, — сказал Клинг.
— Ты погляди, Коттон, как он рассердился. Молодость — вот его слабое место!
Коттон Хоуз прихлебывал кофе и улыбался. Это был высокий человек весом под девяносто килограммов с голубыми глазами и тяжелым подбородком с ямочкой. Лучи мягкого осеннего солнца высвечивали на его ярко-рыжей шевелюре седую прядь — как раз над левым виском, где еще оставался след от старой ножевой раны. Чтобы добраться до раны, ему сбрили волосы, и на этом месте появилась седина. «Что лишний раз показывает, как я тогда струхнул!» — заметил Хоуз, когда впервые увидел седые волосы.
Теперь, поймав взгляд Майера, он решил подыграть ему:
— Юнцы всегда агрессивны, разве ты не знал?
— И ты туда же! — воскликнул Берт. — Да это самый настоящий заговор.
— Это не заговор, — поправил его Майер. — Это стихийный всплеск ненависти. Вот в чем беда нашей цивилизации — слишком много ненависти. Кто-нибудь из вас знает, под каким лозунгом проходит нынче Неделя против ненависти?
— Нет, — сохраняя серьезную мину, откликнулся Хоуз. — Под каким?
— Прижмем к ногтю всех ненавистников! — изрек Майер, и в этот момент зазвонил телефон. Клинг и Хоуз недоуменно посмотрели друг на друга, потом расхохотались. Майер показал им жестом, чтобы они замолчали.
— Восемьдесят седьмой участок, детектив Майер слушает, — сказал он в трубку. — В чем дело, мэм? Да, я детектив. Что? Нет, я не начальник. — Он пожал плечами и, глядя на Клинга, вскинул брови. — Лейтенант сейчас очень занят. Могу ли я вам помочь, мэм? Что-что? Ах, сучка! Да, мэм, понимаю. Но мы не можем призвать его к порядку, у нас сейчас нет свободного сотрудника. У нас вообще неважно с персоналом. Что? Я понимаю ваши чувства, но…
Он замолчал и уставился на трубку.
— Отбой! — сказал он и положил трубку на рычаг.
— Что случилось? — осведомился Клинг.
— Ее датский дог гоняется за сучкой, кокер-спаниельшей. Она хочет, чтобы мы пришли на помощь… — Майер снова пожал плечами. — L’amour, l’amour, всегда l’amour[1]. Вы хоть знаете, что такое любовь?
— Нет, а что это такое? — спросил Клинг.
— На сей раз я не шучу, — сказал Майер. — Я философствую. Любовь — это всего-навсего приглушенная ненависть.
— Господи, какой циник! — сказал Хоуз.
— Я не циник. Я философ. Но не надо слепо верить человеку, размышляющему вслух. Он просто проверяет на окружающих гениальность своих предположений.
В эту секунду Хоуз резко обернулся.
За деревянной перегородкой, отделявшей дежурную комнату от коридора, стояла женщина. Она появилась так бесшумно, что никто из сыщиков не услышал ее шагов. Женщина кашлянула раз, другой, да так громко, что Клинг и Майер обернулись сразу вслед за Хоузом.