Из всех, кто находился в дежурной комнате, только он обратил внимание на манипуляции Хоуза с терморегулятором. Разговаривая по телефону с Сэмом Гроссманом, он заметил краем глаза, как Хоуз быстро подошел к терморегулятору и повернул ручку. Когда же Хоуз закрыл оба окна, Бернс понял, что его подчиненный что-то задумал. Между двумя его поступками прослеживалась какая-то связь, только неясно, какая именно.
Бернс пытался понять замысел Хоуза.
Бернс также пытался понять, кто или что помешает Хоузу его осуществить.
Он был уверен, что никто, кроме него, не обратил внимания на манипуляции Хоуза. На что Хоуз рассчитывал? На то, что температура в комнате поднимется. И кто же первым пожалуется на жару? Да кто угодно! Берт Клинг, например, уже снял пиджак и вытирал платком лоб. Хэл Уиллис ослабил узел галстука. Анжелика Гомес слегка подтянула юбку, словно сидела на лавочке в парке и надеялась немного освежиться на ветерке. Кто из них скажет первым: «Ну и жарища!»?
Понять бы только, для чего Хоузу понадобилось переключать терморегулятор.
Бернс догадывался, что Хоуз неправильно истолковал его слова. Он чувствовал себя примерно так, как человек, из-за случайной реплики несправедливо обвиненный в расизме. Хоуз не работал в 87-м участке, когда был убит Эрнандес. Хоуз не знал, что Карелла рисковал жизнью из-за сына Бернса и чуть было не отправился на тот свет. Он не знал, какие узы связывают Бернса с Кареллой, и не догадывался даже, что Бернс вызвал бы на себя и артиллерийский огонь, если бы это только помогло Карелле.
Бернса мучила и другая проблема. Он был не просто одним из полицейских, он был начальником. Подобно военачальнику во время сражения, он не имел права пренебрегать жизнью многих людей во имя спасения одного человека. Если бы у Вирджинии Додж был только револьвер, Бернс без колебаний пожертвовал бы собой. Но как быть с нитроглицерином?
Если она выстрелит в бутылку, все, кто здесь находятся, погибнут. Бернс был очень многим обязан Карелле, но он отвечал в равной мере за всех своих подчиненных. Вправе ли он затевать азартную игру? Нет, слишком уж велика ставка.
Он очень надеялся, что Хоуз не замыслил какую-нибудь глупость.
Впрочем, подумал он, всякий замысел скорее всего окажется глупым, когда на столе стоит бутылка с нитроглицерином.
Берт Клинг начал покрываться испариной.
Он уже собрался было открыть окно, но вдруг кое-что вспомнил.
Он вспомнил, что Коттон Хоуз специально ходил закрывать окна.
А кроме того, Коттон еще и…
Температура в помещении устанавливается терморегулятором. Кто-то повернул ручку и прибавил температуру. Это сделал Коттон.
Неужели у Коттона появился какой-то план?
Может, да, а может, и нет. Так или иначе, Берт Клинг решил, что он скорее растает и превратится в лужицу на полу, чем откроет окно. Обливаясь потом, он погрузился в ожидание.
Хэл Уиллис уже раскрыл рот, чтобы пожаловаться на жуткую жару в комнате, когда заметил, что рубашка на Берте Клинге потемнела от пота. На мгновение их взгляды встретились. Клинг провел рукой по лбу, встряхнул ладонью, и капли пота упали на пол.
И вдруг Хэлу Уиллису все стало ясно без слов. То, что в комнате поднялась температура, вовсе не случайно. Так надо.
Он снова посмотрел на Берта Клинга, но на сей раз никакой информации не получил.
Нижнее белье липло к телу. Уиллис заерзал на стуле, пытаясь устроиться поудобнее.
Майер Майер смахнул бусинки пота с верхней губы.
Адская жарища, думал он. Интересно, нашел кто-нибудь мои бумажки или нет?
Почему никто не разберется с чертовым терморегулятором? Майер бросил взгляд на прибор. Неподалеку, прислонясь к стене, стоял Коттон Хоуз и неотрывно следил за Вирджинией Додж. У него был такой серьезный вид, будто он стоял на посту, охраняя неведомо что. Что же, черт побери, он охранял?
Эй, Коттон, вертелось у него в голове. Протяни же руку и покрути регулятор!
Слова эти готовы были сорваться у него с языка.
Затем он снова подумал: неужели никто не нашел его послания?
Размышляя об этом, Майер Майер вдруг совершенно забыл о жаре. И, что совсем уж удивительно для человека, который последний раз был в синагоге лет двадцать назад, стал про себя молиться по-еврейски.
Анжелика Гомес вытянула ноги и закрыла глаза.
В комнате было так жарко, что она без труда вообразила, будто загорает на летнем солнце в горах. Когда она жила в Пуэрто-Рико, то любила уходить в горы по древним, как сами камни, тропам, петляющим в лесных зарослях. Она находила укромную лощину, заросшую папоротниками, сбрасывала с себя платье и, примостившись на ровном камне, подставляла себя поцелуям солнца.
Анжелика вдруг подумала о том, что на улицах этого города не бывает солнца.
Она пребывала в ленивой истоме и, не раскрывая глаз, наслаждалась приятно обволакивающим теплом. Воспоминания несли ее к родному острову, она блаженствовала и только об одном молила Бога — чтобы никто не вздумал открыть окно.
Зазвонил телефон.
Со своего командирского пульта взмокшая Вирджиния Додж молча кивнула Клингу, разрешая ему снять трубку, взяла свою, еще раз кивнула, и он заговорил:
— Восемьдесят седьмой участок, детектив Клинг.
— Привет! Карелла у вас?
— Нет. Кто его спрашивает?
— Ачисон из лаборатории. А где Карелла?
— Работает. Что-нибудь ему передать?
— Пожалуй. Как ваше имя, не разобрал?
— Детектив Клинг.
— Кажется, мы не знакомы.
— Какая разница? — спросил Клинг.
— Всегда полезно знать, с кем имеешь дело. Я насчет этого Скотта.
— И что же?
— Сэм Гроссман попросил меня разобраться с фотографиями. Со снимками дверного косяка.
— Угу.
— Вы что-нибудь смыслите в дверных косяках?
— Карелла мне что-то говорил об этом. Скажите, что там у вас, и я ему передам.
— К чему такая спешка? Вы не любите приятную беседу?
— Просто обожаю. Только в данный момент мы несколько заняты.
— А я страсть как люблю перемолвиться с кем-нибудь словечком, — признался Ачисон. — Все не так скучно. А то возишься день-деньской с пробирками, фотоснимками и лампами дневного света. Попробуйте с утра до вечера исследовать одежду, которая воняет кровью, гноем и мочой. Тогда вы не станете пренебрегать дружеской беседой. Жуткая работа.
— У меня просто сердце кровью обливается, — отозвался Клинг. — Так что там с косяком?
— Мне уже давно пора быть дома. А я вместо этого увеличиваю фотоснимки, чтобы помочь вам, негодяям. И что я слышу вместо благодарности?
— Могу послать вам свои подштанники, а вы проверьте, есть ли на них метки для прачечной, — сказал Клинг.
— Очень остроумно. Только посылайте нестираные. Мы не привыкли к белью из прачечной. Нам нужно, чтобы оно воняло, да покрепче.
— Это я уже понял…
— Так как, вы говорите, вас зовут?
— Берт Клинг.
— Вы большой юморист, верно, Клинг?
— Клинг и Коэн, слыхали о таком дуэте?
— Нет, — сухо сказал Ачисон.
— Изображаем пенье птиц, танцуем и шутим напропалую. Представляем сценки — ирландские свадьбы и бар-мицвы. Неужели вы никогда не слыхали о Клинге и Коэне?
— Никогда. Это еще одна ваша шутка?
— Стараюсь поддерживать разговор. Вы же этого, кажется, хотели?
— Вы слишком любезны. Но кто знает, вдруг вы придете к нам и попросите об одолжении. А я вместо этого швырну в вас подштанниками.
— Так что там с косяком?
— Не уверен, что должен вам об этом докладывать. Поломайте-ка над этим голову сами.
— Ну что ж, держите ваш секрет при себе.
— А потом Сэм оторвет мне голову. Он просто без ума от Кареллы. Отзывается о нем как о любимом племяннике.
— Нет, — поправил его Клинг, — Стив его отец. Между ними очень сложные отношения. Эдипов комплекс.
После долгого молчания Ачисон наконец процедил:
— Надеюсь, у Коэна с юмором получше, чем у Клинга. Значит, вы все-таки хотите, чтобы я сообщил вам результаты?