А я понимала. Я все помнила.
Я была достаточно взрослой, чтобы помнить, как горела каждая капля экстракта Маратина, попадая мне в глаза. Я была достаточно взрослой, чтобы помнить последующие видения, которые заставляли меня просыпаться по ночам со слезами на лице. И самое главное, я была достаточно взрослой, чтобы помнить, что даже эта боль была объятиями по сравнению с внешним миром.
Люди думали, что мы настолько изолированы, что не слышим того, что о нас говорят. Глупости. Мы слышали все. Я знала, что люди говорят о нас как о сумасшедших — как будто мы принесли какую-то немыслимую жертву. Это была не жертва. Это был обмен: Закрой глаза, дитя, и ты увидишь целый мир.
Вопреки мнению окружающих, мы не были слепы. Нити жизни, пронизывающие наш мир, и наше владение ими говорили нам обо всем, что нужно было знать. Все и даже больше.
В первый раз сама Зрячая склонилась надо мной, прижав мои руки к каменному столу. Тогда я испугалась, хотя мне хватило ума понять, что этого делать не следует. Я еще не успела привыкнуть к виду Арахессенов и их прикрытым глазам. Когда Зрячая склонилась надо мной, я не знала, куда смотреть, и уставилась в пунцовый шелк ее повязки. Она была из тех женщин, которые не подвластны времени. Слабые морщины вокруг ее рта и носа мало что делали, чтобы приглушить жуткий вид ее молодости.
— Ты должна быть очень спокойной, дитя, — сказала она. — Даже перед лицом сильной боли. Ты помнишь, как это делается?
Мне понравился голос Зрячей Матери. Он был ровным и мягким. Она говорила со мной так, будто уважала и мою ранимость, и мой интеллект, что было редкостью среди взрослых. Как только я познакомилась с ней, я поняла, что готова ради нее на все. Втайне я представляла себе богиню Акаэи с ее лицом.
— Ты понимаешь, Силина? — спросила она, когда я не ответила.
Это был первый раз, когда она назвала меня этим новым именем. Мне было приятно это слышать, как будто меня только что впустили в открытую дверь.
Я кивнула, во рту пересохло.
— Да. Я понимаю.
Уже тогда я осознавала, что это еще одно испытание. Меня уже проверяли, прежде чем пустить в Соляная Крепость. Способность выдерживать боль была обязательным навыком. Я умела терпеть боль. Я показала это Сестрам, и у меня были сломанные пальцы, чтобы доказать это. Спустя десятилетия я все еще испытывала чувство гордости, когда касалась левой руки.
Зрячая Мать улыбнулась мне, а затем кивнула Сестре, стоявшей рядом со мной.
Когда все закончилось, по моему лицу текли слезы, а в горле запеклась кровь — из языка, который я прокусила так сильно, что неделю не могла есть твердую пищу.
Однако это того стоило. Позже мне сказали, что я была единственным новобранцем, который не издал ни звука.
Я больше не замечала повязки на глазах Смотрящей, потому что у меня, как и у всех моих Сестер, была своя. Сегодня на мне была красная, того же оттенка, что и на Зрячей, когда она склонилась надо мной в тот день, пятнадцать лет назад. Случайное совпадение, и я вспомнила о нем только сейчас, когда сидела за столом для собраний вместе с Сестрами, погрузив кончики пальцев в крупинки соли, разбросанные по большому круглому столу. Нас собралось сорок человек, и каждая прижимала ладони к соли — наша связь с друг другом и с Ткачихой, Владычицей Судеб, Богиней Акаэи, которой мы все поклялись в неизменной верности.
Но я остро ощущала пустоту стульев. Еще больше пустых с момента нашей последней встречи, когда мы с Ашей вернулись с юга в день начала вторжения.
Невозможно было не почувствовать их отсутствие. Разрывы в цепи, нетронутые солью просторы.
Раэт погибла во время их первой высадки на берег. А позже Вима погибла в Брелесе. Еще один город, завоеванный нашими захватчиками, еще одна потерянная Сестра.
Вампиры двигались быстро. Они не теряли времени. Было ясно, что их цель — захватить всю Глаэю. Иначе зачем бы они начали с самых южных берегов, а затем медленно продвигались на север?
Поэтому я не удивилась, когда Зрячая прочистила горло и сказала:
— Вампиры захватили Вапрус.
Наступила полная тишина. Но мы все почувствовали, как по нитям пробежала пульсация страха, горя.
Я наклонила голову к третьему пустому креслу. Мне не нужно было спрашивать, чтобы узнать правду. Но молодая Сестра Илен слабо произнесла:
— Амара?
Зрячая Мать испустила долгий выдох. Мы все почувствовали ее печаль, прежде чем она произнесла.
— Она потерялась.
Илен прикусила губу, слегка облокотившись на стол. Ей было всего семнадцать. Потеря все еще глубоко поражала ее. Впрочем, я полагала, что она глубоко ранит всех нас. Мы просто научились закрывать раны другими вещами. Зашивать их нитями следующего задания.
Моя челюсть сжалась, и я попыталась выдохнуть свое разочарование, пока никто другой не почувствовал его. За всю свою жизнь я никогда не чувствовала себя более увиденной, более принятой, чем здесь, за этим столом, — связанной со всеми моими Сестрами, с моей Зрячей Матерью, с самой Богиней Акаэи.
Но в последние несколько недель то, что раньше казалось связью, стало казаться удушающим, и мне все труднее было подавлять постыдные мысли, которые я не должна была чувствовать.
— Есть ли у нас какие-нибудь дополнительные сведения о том, чего они хотят, Зрячая Мать? — спросила Аша. Меня слегка порадовало, что в ее словах я тоже услышал, почувствовал оттенок гнева.
— Я полагаю, — мягко сказала Зрячая Мать, — они хотят завоевать.
— Обитраэнсы еще никогда не завоевывали человеческую нацию.
Обитраэнсы — жители континента Обитраэс, родины вампиров и владений Ньяксии, богини-еретика. Обитраэс состоял из трех королевств: Дома Тени, Дома Ночи и Дома Крови. Они враждовали между собой, но никогда не осмеливались нападать на человеческие государства — по крайней мере, не было известно, чтобы они действовали скоординированно. А это? Это не было ничем, если бы не было скоординировано. Это была целая армия.
— Мы знаем, что Дом Крови — самый непредсказуемый из вампирских народов, — сказала Зрячая Мать. — Сейчас невозможно сказать, почему они переместились.
— Разве не было официального заявления? — спросила Аша.
— Нет. Король Дома Крови не объявлял войны.
— Тогда этот мужчина... этот командир... может ли он действовать самостоятельно?
— Мы не можем сказать.
В голосе Зрячей была какая-то слабость — беспомощность женщины, которая никогда не была беспомощной. Мне было неприятно это слышать.
Все надолго замолчали.
— Возможно, все это милосердие, — наконец тихо сказала Аша. — Пусть они уничтожают друг друга. Может, это проредит стада.
Я повернула голову в сторону Аши. Я не могла подавить внезапную волну негодования по поводу этого заявления.
Я прикусила язык, прямо над выступающим краем рубцовой ткани, оставшейся с тех пор, как мне было десять лет, пока боль не вытеснила гнев.