— Н-да… — Валерий покачал головой. — Говорите — не верите, что убил Строганов. Но ведь это — всего лишь эмоции, а факты, по вашему же свидетельству, против него…
— Ну почему? — Впервые за весь разговор Алевтина Борисовна вдруг разволновалась. — Я много об этом думала, можно сказать, только об этом все время и думаю!.. Да, я видела, как Юра вылетел из подъезда как сумасшедший, бежать кинулся, даже мимо собственной машины поначалу проскочил, потом бросился обратно и только после этого уехал, рванул с места как ненормальный… Но если бы он был убийцей, с какой стати ему так открыто убегать? У нас черный ход всегда открыт: мог бы, между прочим, уйти через него, а потом спокойно подойти к машине, вначале посмотрев на окна — вдруг кто-то не спит, может его увидеть… Выждал бы, что ли… Тем более что его машину среди других даже я бы не углядела!
— Вы сами сказали, — вмешалась Романова, — что Строганов — человек эмоциональный. Такие люди убивают, как правило, в состояния аффекта, сразу же вслед за этим, осознав, что натворили, впадают в панику, которая вполне объясняет его поведение…
— Я тоже вначале так думала, — упрямо мотнула головой Гудкова. — А потом вспомнила, как следователь… или кто он там… спросил у эксперта, кажется, про «пальчики». Отпечатки пальцев, значит… А тот сказал, что есть на пистолете, а на мебели — ни единого!..
Померанцев усмехнулся и посмотрел на Алевтину Борисовну с симпатией:
— Из вас самой получился бы неплохой следователь. Я согласен: убийца, у которого хватает хладнокровия протереть всю мебель в холле — кстати, на дверных ручках, помимо строгановских, тоже ни одного отпечатка, даже хозяйки квартиры… Словом, вряд ли бы он после этого снова наследил и тем более запаниковал. Думаю, не только благодаря подданству, но и этому факту в том числе, Юрия Валерьевича оставили под подпиской, но на воле… Кстати, насчет черного хода в протоколе осмотра — ни звука… Ладно, разберемся. Спасибо вам, Алевтина Борисовна, за разговор!
— Пожалуйста. — Она смущенно улыбнулась и поднялась. — Я могу идти? А то Пуф орет — голодный… И поддон ему пора поменять…
Только сейчас Померанцев понял, что именно мешало им в последние минуты разговора: со стороны кухни и впрямь доносились подвывающие, жутко неприятные звуки, которые с трудом можно было признать кошачьим мяуканьем.
— Вот бедолага, — пробормотала Галя. — Слушай, Померанцев, а ты не знаешь, кошки могут сходить с ума, например от страха?..
— Не дай бог! — охнула Гудкова. — Тогда придется бедного Пуфика усыплять… Жалко, он всегда был умницей…
Померанцев с сомнением пожал плечами и вопросительно поглядел на участкового, который все это время сидел в дальнем углу гостиной, со скептическим видом глядя в окно: с точки зрения старого служаки, все эти философствования по части «личности жертвы» были хороши разве что в глупых современных книжонках. В реальной жизни следовало руководствоваться исключительно фактами. А факты в данной ситуации безапелляционно и хладнокровно свидетельствовали против одного-единственного человека.
При чем тут, спрашивается, еще и кот, то ли сошедший, то ли не сошедший с ума от страха?!
Участковый с тоской подумал о том, сколько времени потерял с этими прокурорскими шишками. Им-то наплевать, все равно делать не хрена, кроме как вести пустые разговоры. А ему сегодня еще в трех квартирах побывать надо, выяснить, что за «черных» квартирантов пустили в одну из них, и прижучить родителей нынешних отмороженных подростков в двух других. А еще…
Померанцев, казалось, прочел его мысли, потому что, непонятно усмехнувшись, поднялся с места:
— Еще раз спасибо, Алевтина Борисовна… И вам тоже — за то, что потратили на нас время. — Это относилось к участковому. — Всего доброго!
Уже на улице, садясь в машину, Валерий поинтересовался у молчаливо о чем-то задумавшейся Гали:
— Ну и что ты обо всем этом думаешь, солнце мое?
Не обратив внимания на его довольно легкомысленный тон (задавака Померанцев всегда с ней так разговаривал), девушка ответила вполне серьезно:
— Знаешь, я все больше склоняюсь к мысли, что Строганов говорит чистую правду… Конечно, сбежать с места преступления оттого, что элементарно струсил, поступок, мягко говоря, не мужской… Но для музыканта, наверное, понятный… Даже с учетом, что убили женщину, которую он любил… Но он не лжет. И эта Гудкова вполне логично рассуждает, я с ней согласна.
— М-да!.. Ты хоть представляешь, что это для нас означает? — вздохнул Валерий.
— Представляю. — Галочка тоже вздохнула. — Вот уж твой шеф-то обрадуется очередному «заказняку», да еще и хитрому — с подставой… Ясное дело, копать надо вокруг театра!
— Да погоди ты, — нахмурился Валерий, — не повторяй прокола нашего друга из Мосгорпрокуратуры, не сосредоточивайся на одной версии: убийство с учетом характера жертвы вполне может быть и «бытовухой»… Судя по всему, наша дива вполне могла насолить крепко кому-нибудь не в меру темпераментному и мстительному…
— Ты не забыл, что выстрелов было два? — поинтересовалась Галя.
— Только два! — поднял палец Валерий. — И второй из них — в голову…
— То есть контрольный, — с некоторым торжеством заключила Галя, — а вовсе не случайный, как решили в дежурной бригаде: мол, выстрелили дважды, во время второго жертва падала, потому пуля и попала в голову… Заметь, никто из соседей выстрелов не слышал. И вовсе не из-за того, что все спали, а стены там в полметра: скорее всего, пистоль был с глушителем, выбросить который этот козел пожалел!..
Померанцев окинул Романову с головы до ног осуждающим взглядом:
— Ну и чему ты в этой связи радуешься? — поинтересовался он. — Забыла, что ли, что мафия бессмертна?..
— Возможно, это и не мафия, — пожала Галочка плечами, — а просто конкуренты?
— Ага! — иронично кивнул головой Померанцев. — Например, руководство Большого театра… Думай, что говоришь-то, а?.. Ладно, садись в машину и поехали к Сан Борисычу, а то опоздаем: к нему через час должен заявиться на допрос наш главный подозреваемый, надо бы пообщаться с шефом до него — во-первых, а лично мне поприсутствовать на собеседовании — во-вторых!
— Если он и подозреваемый, то вряд ли главный, — упрямо мотнула головой Романова, прежде чем нырнуть в салон выделенной им с Померанцевым от щедрот начальства машины — потрепанной, но все еще надежной «девятки» канареечного цвета.
Глава 6 Продюсер с мировым именем
Июнь наконец смилостивился над москвичами, и утро глянуло в окна домов чистым темно-голубым небом. Ослепительно-яркое солнце осторожно поднималось из-за подновленных свежим кармином крыш «сталинок» и выросших между ними за считаные месяцы нарядных сине-белых параллелепипедов. Эти здания, часть из которых нахально втиснулась в устоявшийся старый центр, появились уже на глазах Юрия и почему-то казались ему ненастоящими, чем-то вроде декораций, сколоченных наспех к горящей премьере: настоящее жилье для настоящих людей не могло возникать так быстро, словно ниоткуда…
Это ощущение не покидало Строганова и усиливалось каждый раз, когда его взгляд устремлялся за окно. Возможно, причиной ему было и то, что весь последний год собственная жизнь Юрия напоминала именно спектакль, поставленный каким-то сумасшедшим режиссером, не различающим грани между реальностью и своим бредовым воображением… И вновь: как же он был прав — старый, мудрый Зальц, с беспримерным терпением и неисчерпаемым спокойствием переносивший строгановские требования, более похожие на скандалы, — устроить ему, Юрию, российские гастроли…
Юрий понимал, что аргументы Фридриха относительно невыгодности предлагаемых контрактов и несостоятельности русских импресарио не причина — предлог. Что на самом деле Зальц боится (прав он был, как всегда!) того, что, вернувшись на родину, Строганов все сделает для того, чтобы осесть там навсегда… А Зальц чувствовал, что Юрий это понимает, и данная цепочка не озвученного ни тем, ни другим понимания была бесконечна. А вслух старый продюсер продолжал упрямо бубнить одно и то же — про жуликов-импресарио и про грабительские контракты.