— Помню. — Глену показалось, слова долетали как бы издали. — Дайте побольше рекламы по телевидению. Предупредите людей. Скажите им… — ее голос постепенно угасал.
— Эта тема тебе надоела, — понуро констатировал Рансайтер.
— Нет. Я… — ее голос заколебался, он почувствовал, что она снова отдаляется. — Все ли пропавшие — телепаты? — спросила Элла после недолгого молчания.
— В основном телепаты и ясновидцы. Уверен, их нет нигде на поверхности Земли. У нас около дюжины незадействованных инерциалов. Для них нет работы, раз нет людей с пси-способностями, влияние которых они должны нейтрализовать. Но более всего меня беспокоит не то, что потребность в инерциалах уменьшилась, — этого следовало ожидать в ситуации, когда исчезает так много пси. Я предполагаю, все они работают совместно над каким-то одним делом. Собственно, я уверен, кто дал работу всей группе — но только Холлис знает этого «кто» и где они находятся, и вообще, в чем тут дело. — Рансайтер замолчал.
Чем может помочь ему в этом деле Элла? Закрытая в своем гробу, изолированная от всего мира с помощью низких температур, она знала лишь то, что он сам ей рассказывал. Однако он всегда доверял ее суждениям, причем типичным только для женщин: той разновидности мудрости, основанной не на знании или опыте, а на врожденной интуиции. При жизни Эллы ему не удалось проникнуть в ату тайну, и тем более нет шансов сделать это сейчас, когда она лежит в ледяной неподвижности. Другие женщины, которых он знал после ее смерти, а было их немало, обладали этим качеством совсем в небольшой степени. Скорее, лишь намеки на потенциальные возможности, никогда, впрочем, не проявляющиеся.
— Скажи мне, что за человек этот Мелипоун?
— Чудак.
— Он работает ради денег? Или из убеждений? Когда начинают болтать о мистике пси, о чувстве цели и космической принадлежности, у меня всегда возникает подозрение. Как в случае с тем ужасным Сараписом, ты помнишь его?
— Сараписа уже нет на свете. Полагают, Холлис погубил его за попытку составить ему конкуренцию и тайно организовать собственное дело. Один из ясновидцев предупредил Холлиса. Мелипоун, — продолжал Глен, — создает, нам более серьезные проблемы, чем Сарапис. Когда он в хорошей форме, необходимо, по крайней мере, три инерциала, чтобы уравнять его поле, и мы ничего на этом не зарабатываем. Мы получаем, скорее — получали, такой же гонорар, как за использование одного инерциала. Товарищество диктует расценки, с которыми мы должны считаться.
С каждым днем мнение Глена о Товариществе становилось все хуже. Он считал, от него нет никакой пользы, — содержание его достаточно дорого, а поведение руководства слишком самоуверенно.
— Насколько мы знаем, мотивом деятельности Мелипоуна являются деньги. Это тебя успокаивает? Или ты считаешь это более опасным?
Напрасно Рансайтер ждал ответа.
— Элла! — позвал он.
Тишина.
Рансайтер начал нервно повторять:
— Алло, Элла, ты меня слышишь? Что случилось?
«Вот черт, — подумал Глен, — снова отключилась».
Наступила пауза, затем к правому уху пришла материализованная мысль:
— Меня зовут Джори.
Эти мысли не принадлежали жене: имели иную стремительность, более живой характер, но, несмотря на это, менее собранный. Лишенные утонченной сообразительности Эллы.
— Я вас прошу отключиться, — сказал Рансайтер, охваченный внезапным страхом. — Я разговариваю со своей женой Эллой. Откуда вы взялись?
— Меня зовут Джори, — пришла к Глену мысль. — Никто со мной не разговаривает. Я подключился к вам на минутку, если вы не возражаете. Кто вы такой?
— Я хочу Говорить со своей женой, госпожой Эллой Рансайтер, — выдавил из себя Глен. — Я заплатил за разговор и хочу разговаривать с ней, а не с вами,
— Я знаю госпожу Рансайтер, — на этот раз мысли зазвучали в ухе сильнее. — Она разговаривает со мной, но я хочу поговорить с кем-нибудь, таким, как вы, с того света. Госпожа Рансайтер находится здесь вместе с нами: она не в счет, ведь знает не больше нашего. Извините, а какой сейчас год? Отправили уже космический корабль на Проксиму? Меня это очень интересует. Может быть, вы ответите мне? А, если хотите, я потом передам госпоже Рансайтер. Согласны?
Рансайтер убрал трубку от уха, поспешно отложил микрофон и другие приспособления. Он вышел из душного пыльного кабинета и прошел мимо замороженных гробов, аккуратно расставленных в пронумерованных рядах. Работники моратория пытались загородить ему дорогу, но отступили назад, когда он приблизился к ним стремительным шагом хозяина.