Ветер окончательно рассвирепел: его пронзительный свист закладывал уши, парализовывал мозг. Сознание сосредоточилось на одном: спастись. Джоктар завернулся в тулуп, спрятал в мех ноги и руки, надвинул как можно ниже капюшон и свернулся клубком. Вскоре он погрузился в забытье — полусон, полубеспамятство…
Он приходил в себя не менее мучительно, чем когда его оживляли по прибытии на Фенрис. То же окоченение, та же кинжальная боль от пульсации крови. Джоктар не мог даже подозревать, что до него ни один человек не выжил, застигнутый под открытым небом фенрианс-кой б> рей. Его воля к жизни оказалась сильнее беспощадной стихии!
Выбравшись из-под пластов снега, Джоктар развязал непослушными еще пальцами мешок и достал саморазогревающийся контейнер с чем-то, похожим на мясо. Эта пища из неприкосновенного запаса джампера была специально нашпигована витаминами и калориями. Она быстро отогрела его, желудок ощутил приятную тяжесть. Переборов разгулявшийся аппетит, он убрал контейнер с недоеденным мясом в мешок.
Надо было двигаться дальше. Кругом топорщились кусты, и пробираться между ними приходилось ползком. Ни ветерка, безмолвие пустыни нарушалось только шуршанием одежды да скрипением снега.
Ползти оказалось трудно. Кусты, преграждавшие путь, невозможно было сломать, они были тверже камня. Пришлось выжигать себе дорогу бластером. При этом Джоктар постоянно помнил, что у бластера и у силового тесака запас энергии ограничен, он экономил снаряды, как только мог.
Ослепленный вспышками собственных выстрелов, он не сразу понял, что выбрался на открытое место. Туч на небе не стало, но оно сделалось свинцово-серым. Надвигались сумерки. В этом безрадостном свете утесы, окаймлявшие долину, казались особенно мрачными. Следовало подумать об убежище для ночлега.
Он двинулся по заснеженной равнине. Нависшая над нею тишина была не менее зловещей, чем неистовый грохот бури. В этой исполинской леденящей чаше, где тут и там курились смертоносные дымки, он был единственным живым существом. Его грудь снова стиснуло мучительное сознание одиночества. На много миль вокруг не было ни птиц, ни зверья — ничего, что могло двигаться, смотреть, чувствовать.
Отчаяние, сковавшее его, было настолько сильным, что пришла мысль вернуться туда, на трассу, к месту аварии. В плену этого искушения он даже остановился и оглянулся назад, на цепочку собственных следов. И тут тишину нарушил грозный рокот, многократно усиленный горным эхом.
Над ущельем, где он только что прошел, встало белое облако. Лавина! Он стоял и смотрел, как между ним и джампером стремительно вырастает ледяная стена.
Подавленный, Джоктар бесцельно продолжал шагать по долине. Впереди голубела заросшая кустарником узкая низина, но его не привлекало новое сражение с неподатливыми сучьями. И он повернул к черневшему слева утесу. Каждый шаг давался с трудом: налипший на унты и тулуп снег тянул к земле, к тому же разболелась голова.
Еще один мощный удар лавины сотряс горы. Толщи снега навсегда похоронили маленький джампер…
Вдруг совсем рядом он увидел то, что давно искал: укрытие. Под огромным камнем темнел вход в пещеру, и, сжав в руке бластер, он бросился к спасительной щели. В этот миг что-то стремительное и беззвучное прыгнуло ему навстречу. Он не погиб только потому, что оружие было на готове. Вспышка бластера — и он упал под тяжестью свалившегося на него громадного зверя. Хищник был уже мертв, но огромные когти продолжали конвульсивно впиваться в мех тулупа. Джоктар лежал, придавленный тушей, вдыхал запах паленой шерсти и не мог поверить, что остался невредим.
Когда силы вернулись, он выбрался из-под неподвижного тела и стал рассматривать поверженного хозяина пещеры. Тот был страшен. Два ряда острых зубов белели в оскаленной пасти. Четыре широченный лапы с огромными когтями позволяли животному и лазать по скалам, и передвигаться, не проваливаясь, по глубокому снегу. А шерсть — густая, голубоватая — как нельзя лучше маскировала зверя в этой белой пустыне. Но самыми поразительными были глаза. Они состояли из десятков отдельных линз, причем каждую окаймляли густые ресницы. Одни были широко распахнуты, другие — сомкнуты.
Видимо, таким образом хищник мог регулировать остроту и угол зрения. Плотно прижатые к крупной голове небольшие уши едва выступали из густого серебристого меха. Зверь одновременно напоминал и медведя и исполинскую кошку. Так или иначе, для всего живого это была смерть, молниеносная и беспощадная.