— На ощупь совсем как у нес. Гладкая, почти атлас. У нес была самая совершенная фигура в мире.
Он нахмурился:
— Пока не начался разлад…
Кисть его разжалась, и кожа упала на землю.
— Пустая, совсем как она. Ничего в голове, ни капли мозга.
— Ты очень холоден, — сказал Тэнди, — или туп. Мы еще это выясним.
Он поднял кожу и расправил ее на ветерке.
Кэрмоди увидел, что здесь не только лицо, но и передняя часть шеи и плечей. Длинные светлые волосы струились паутиной по ветру, под черными ресницами уже был виден белок глаз.
— Ты чем-то озабочен? — спросил Тэнди.
— Я? Я тут ни при чем. Я даже не знаю, как это происходит.
Тэнди притронулся к его голове и левой стороне груди:
— Они знают.
Он сложил кожу и спрятал ее в свой мешочек на поясе.
— Пепел к пеплу, — заметил Джон.
— Посмотрим, — ответил Тэнди.
К этому времени на небе появились облака. Одно из них закрыло звезду. Свет, отфильтрованный облаком, делал все серым, призрачным. Внутри дома этот эффект выглядел еще более зловещим. Когда они вошли в столовую, их встретила целая группа привидений. Мамаша Кри, пилот с Беги по имени Аре и два землянина. Все сидели за круглым столом в большой комнате, освещенной лишь семью свечами. Позади хозяйки виднелся каменный алтарь с изваянием богини, держащей на руках близнецов. Иесс спокойно сосал правую грудь, а Алгули впился зубами и когтями в левую. Богиня взирала на них со счастливой материнской улыбкой. В центре стола, возвышаясь над канделябрами, блюдами и кубками, стояли символы богини Бунт: рог изобилия, горящий меч и руль.
Мамаша Кри, низенькая, круглая, с огромным бюстом, заулыбалась им навстречу. Ее голубые зубы в этом полумраке казались черничными.
— Здравствуйте, джентльмены. Вы как раз поспели к последнему Ужину.
— Последний Ужин? — спросил Кэрмоди, направляясь в ванную. — Ха! Я буду играть роль своего тезки доброго старого Джона, апостола Иоанна. А кто у нас Иуда?
Он услышал негодующее фырканье Скелдера и тихий голос Раллукса:
— В каждом из нас сидит маленький Иуда.
Кэрмоди не мог удержаться, чтобы не уточнить:
— Ну тогда все зависит от процентного содержания, — и затем ушел, весело хохоча. Когда он вернулся и сел за стол, то с улыбкой взглянул на вытянутое лицо Скелдера.
— Передай соль, пожалуйста, — попросил он. — Да не рассыпь.
И тут же захохотал, когда Скелдер все же рассыпал ее:
— А вот и Иуда!
Лицо монаха вспыхнуло, и он рявкнул:
— С таким поведением, мистер Кэрмоди, я очень сомневаюсь, что ты переживешь эту Ночь.
— Побеспокойтесь о себе, — ответил Кэрмоди. — А я намереваюсь подыскать себе хорошенькую девочку и полностью сосредоточиться на ней. Я даже не замечу, как пролетят эти семь дней. Советую то же сделать и тебе, приор.
Скелдер поджал и без того узкие губы. Его физиономия была прямо-таки создана, чтобы выражать негодование — многочисленные морщины на лбу и щеках, костлявые челюсти, длинный мясистый нос олицетворяли сейчас грозного судию. На нем как бы отпечатались пальцы Создателя, слепившего это лицо и, не разгладив, бросившего в печь для обжига.
Сейчас оно покраснело, проявляя признаки человеческого естества. Светлые серо-голубые глаза горели огнем из-под золотистых бровей.
И тут заговорил отец Раллукс, и голос его прозвучал, как холодный душ.
— Гнев не относится к числу наших добродетелей.
Страшным человеком был этот священник. Нос-пуговка, широкие пухлые губы, большие уши, рыжая шевелюра — эдакий добродушный ирландец. Однако, из широких плеч вырастала толстая, перевитая мышцами шея, а могучие руки заканчивались сильными цепкими кистями. Из-под длинных женских ресниц честно и открыто на собеседников смотрели большие влажные глаза, но при этом по их спинам бегали мурашки и возникало ощущение опасности.
Кэрмоди всегда удивлялся, как этот монах стал партнером Скелдера. Он не пользовался такой известностью, как последний, но имел известный авторитет среди антропологов. В их предприятии они выполняли разные функции и старшим считался Скелдер. Тощий монах был главой консервативной фракции в Церкви, которая пыталась реформировать мораль во всей Вселенной. Его аскетическая фигура появлялась на всех планетах, где существовала хотя бы одна секта. Громовым голосом он обличал нудизм на пляжах, супружескую неверность, сексуальные извращения и все прочее, что ранее осуждалось Западным Земным Обществом, и к чему теперь Церковь относилась вполне терпимо и даже разрешала, если это не противоречило социальным устоям на данной планете. Скелдер использовал весь авторитет Церкви, чтобы вернуть мир к прежним стандартам, а когда либералы обвиняли его в консерватизме и викторианстве, он с радостью принимал эти обвинения и заявлял, что хотел бы вернуть старые добрые времена. Все это объясняло тот яростный взгляд, который он метнул в сторону Раллукса.