«Какое счастье! Значит, меня больше не будут бить!»
Осмелилась приоткрыть слипшиеся, заплывшие слезами веки, но тут же вновь зажмурилась, увидев стоптанный тапок тети Гали, слетевший с ноги.
Еще совсем недавно эти тапки воинственно шлепали по ступенькам. Боже мой, как быстро, нет, как мгновенно жизнь сменяется смертью! Вот только что тетя Галя ходила поливать цветы к соседке, бранилась с племянницей, болтала по телефону о каком-то резаке…
И вдруг ее словно бы раскаленным острием пронзило. Догадка вспыхнула так внезапно и отчетливо, что Альбина перестала дышать.
Перстень, врезавшийся в отекший, оплывший палец… резак для тонкой работы… яростная агрессивность тети Гали, эти ключи в кармане… уехавшая соседка!
— Я знаю, знаю, — давился словами Наиль. — Она здесь, на пятом этаже! Соседка уехала, просила цветы поливать, да? И вот ключи! Там, там она, больше негде!
— А вот это надо выяснить, — с расстановкой произнес Вольт.
Неторопливо поднявшись с кресла, он вытащил из кармана тети Гали связку ключей.
— Пойду посмотрю.
Жестом остановил Наиля:
— Я сам. Не волнуйся, мы найдем общий язык с этой… тварью.
Опустил руку в карман, вытащил пистолет, но тут же спрятал.
— Ой, как девица наша напугалась, а? Ничего, поживи пока. Вот я вернусь… Кстати, какая квартира у той соседки? Не слышу!
Угрожающе пригнулся к Альбине и довольно хохотнул, когда она прохрипела:
— Двадцатая!
— А ты за мной запри дверь, — велел Наилю. — Запри, запри, а то, неровен час, принесет какую-нибудь соседку… за луком или за солью. Стукну по-нашему — откроешь. Если найду, чего ищу, то задержусь, наверное, так что время у тебя есть.
— Можно, да? — обрадовался Наиль.
— А чего ж? Зря ты, что ли, целый день на морозе проторчал? Побалуйся, только без шума. И чтоб к моему возвращению…
— Понял, — кивнул Наиль, выходя вслед за Вольтом в коридор. — Я быстро. Но и ты там особо не задерживайся.
Послышалось щелканье замка, досадливое ворчание Вольта:
— Черт, наворочали тут…
— Сейчас, дай-ка я, — бормотнул Наиль. — Вот, готово!
Альбина приподнялась на локтях. Все плыло перед глазами, в ушах звенело. И вдруг почему-то вспомнилось, как она сказала — там, еще в машине, — Наилю: «Подумаешь, что такого, я каждый вечер одна хожу — и ничего!» А он многозначительно ответил: «Больше не будете!» Ох, что только ни услышалось ей в этих словах, а на самом-то деле в них таились лишь издевка и угроза: не будешь ходить здесь, потому что я убью тебя сегодня же вечером!
Она затравленно огляделась. Телефонная розетка оторвана — и не заметила, когда они сделали это.
Что-нибудь тяжелое… ударить Наиля, когда вернется. Убить!
Господи, да она ничего не сможет поднять, такая слабость овладела телом. Руки подгибаются…
Вдруг прохладное дуновение коснулось лица.
Окно!
С внезапно вернувшейся силой Альбина вскочила, одним прыжком пересекла комнату. Узкая створка и для кошки тесна, а широкая заделана на зиму!
Вцепилась в шпингалеты, ломая ногти, потом рванула ручку.
Затрещала бумага, которой было заклеено окно, полетели пыльные клочья ваты. Порыв ветра ударил в лицо так, что Альбина задохнулась.
В коридоре грохнула дверь. Сквозняк! Они догадаются!
Не раздумывая, вскарабкалась на подоконник и, согнувшись, шагнула вниз, ничего не различая в морозной стеклянной мгле.
Чудилось, она летит вниз целый век — неуклюжим комом, кричащим от ужаса. Нет — кричало нутро, а рот был забит ветром. Но этот студеный клуб вылетел как пробка вместе с воплем, когда она с силой ухнула на что-то ледяное, как бы сырое, сильно прогнувшееся под тяжестью тела и при этом слегка спружинившее. Альбина проползла по чему-то скользкому, блескуче-синему.
Боже! Да ведь это тент трейлера, который вечно торчит под окнами! Мужика, которому принадлежит этот трейлер, ненавидел весь дом, потому что он начинал прогревать мотор с пяти утра, еще раньше самых ранних собачников нарушая сладкий предутренний сон. Но если бы не этот трейлер, Альбина угодила бы прямиком на занесенные снегом кусты… как на копья!
Руки и ноги разъезжались, но она все-таки смогла сообразить, где будет лучше спуститься с благословенного тента, и сползла наконец на землю.
Глянула вверх — и странно-далеким показалось полураспахнутое, ярко освещенное окно на четвертом этаже. Однако в следующую минуту оно сделалось опасно-близким, потому что в нем обрисовался темный, широкоплечий силуэт. Мужчина пригнулся, всматриваясь вниз, и Альбине почудилось, будто он глядит ей прямо в глаза.
Рванулась мимо подъездов, среди машин, загромоздивших дорожку, прямо к шоссе. Замороженная, ярко освещенная коробочка наплывала из тьмы. Остановилась рядом с Альбиной, громыхнула дверями, впустила в задымленное, провонявшее бензиновым перегаром нутро.
— Не забывайте компостировать талоны. Проездные предъявляйте пассажирам. На линии контроль. Следующая остановка — магазин «Океан».
Альбина прилипла к заднему стеклу. Нет, никто не бежит сзади по дороге, не сверкает огнями зловеще-белый «Форд».
Она сбежала, сбежала от них!
Огляделась, лихорадочно сбивая ладонями слезы. На передних сиденьях дремлет несколько человек. Автобус, можно сказать, пуст, и никто не обратил внимания на перепуганную пассажирку в сползающих джинсах (при падении отлетела на поясе пуговица и лопнула «молния»), в свитерке с оборванным рукавом и в одних только носках.
Как это сказал Вольт про исчезнувшую раненую? Не могла же, дескать, она босиком, в одной рубахе сбежать по морозу? Ого! Если ей грозило то же, что Альбине, могла и босиком, и по снегу, и по льду, еще как могла!
Озноб ударил внезапно, как враг, и пробрал до самых костей. Альбина скорчилась на сиденье, поджав колени к подбородку.
Ничего. Это ничего, ничего. Только две остановки. Она выдержит, она не замерзнет.
Через две остановки — отделение милиции. И все наконец закончится!
«Ганнибал — «арап Петра Великого», негр по крови, прадед (по матери) поэта Пушкина. В биографии Ганнибала до сих пор много невыясненного. Сын владетельного князька, Ганнибал родился, вероятно, в 1626 г.; на восьмом году похищен и привезен в Константинополь, откуда в 1705 или 1706 году Савва Рагузинский привез его в подарок Петру I, любившему всякие редкости и курьезы, державшему и прежде «арапов».
И в Брокгаузе с Ефроном все, как и в других словарях: общие места, ничего конкретного ни о племени, ни о названии народа. «Арап» — вот и все дела. Но тогда так называли и арабов, и эфиопов, и кого угодно, тем более — мало кому известных лесных туарегов, иначе — асгаров. Пожалуй, придется поверить на слово. Или не поверить?..
Герман закрыл Брокгауза, нашарил выключатель над головой и, погасив свет, уставился в пронизанное бледным лунным лучом стекло, по которому струились белые разлапистые узоры.
«Побеги морозных растений вверх поднялись — к пущей стуже», — вспомнил он примету, которой его научила тетя Паша. Куда уж пуще! И так завернуло без жалости, за день столбик термометра рухнул от нуля до двадцати двух, а теперь уже к тридцати подбирается.
Натянул на плечи одеяло, поверх другое и свернулся калачиком, пытаясь подавить не утихающий озноб. После того длительного кровопускания его беспрестанно морозит. Да и вообще в том крыле больницы, где живет Герман, холодновато. А каково там бедолаге Абергаму Алесану… и все такое? Впрочем, в его палате должно быть тепло. Герман приказал топить там печи без перерыва, чем заслужил вековечную, пожалуй, ненависть истопника Сергеича, которого он таким образом лишил всей новогодней, рождественской и старо-новогодней сласти — напиться до одурения.
— Не будешь топить постоянно — выгоню вон! — тонким, злым голосом сказал Герман и показал Сергеичу заготовленный заранее приказ: за подписью, между прочим, не своей, а Маркелова, главврача.
При этом он держал бумагу двумя пальцами за край, очень ловко прикрывая число: трехмесячной давности. Тогда, по ранним октябрьским холодам, в больнице воцарилась стынь-стужа, а Сергеич гулял на всю катушку, отмечая наступление знаменитой болдинской осени. Образумила его сестра, узнав, что приказ об увольнении уже подписан и в больнице срочно ищут нового истопника. Что характерно, его почти нашли, и Герман до сих пор жалел, что Маркелов не довел дело до конца: сестра Сергеича, безответная и самоотверженная тетя Паша, уплакала-таки главврача. Хотя… хотя еще неведомо, как сложились бы отношения с новым истопником. Против Сергеича теперь хотя бы есть оружие в виде старого приказа, а если он и возненавидел на всю жизнь этого «хер-р-рурга», оставшегося в праздники в больнице и установившего сущую диктатуру, то вышеназванному на это глубоко плевать.