— А теперь, когда Джимми мертв?
— Деньги достанутся Натану на тех же условиях. Я не получу ничего.
Бобби все еще сомневался.
— Но ведь предусмотрены же, наверное, какие-то выплаты для опекунов мальчика.
— Опекуны Натана будут получать ежемесячно какую-то сумму, — заверила Кэтрин. — Вы, наверное, думаете, будто его опекун — я? Сегодня утром мне доставили документы. Джеймс и Марианна официально возбудили против меня дело, чтобы добиться опеки над Натаном. Они заявили, что я пыталась его убить. Можете себе такое представить, мистер Додж? Мать, которая собирается убить собственного сына?
Она придвинулась к нему, оказавшись значительно ближе, чем обычно стоят незнакомцы в музеях. Он снова почувствовал запах ее духов, увидел белую шею, ее длинные темные волосы, спускавшиеся вдоль спины, — роскошное черное покрывало, не менее возбуждающее зрелище, чем синяя ткань на картине Уистлера.
Кэтрин не двигалась и молчала. В ней было нечто провоцировавшее на прикосновение, пробуждавшее в Бобби мужчину и предлагавшее завоевать эту женщину.
Она играла им. Свое тело Кэтрин использовала как оружие, сознательно одурманивая разум бедного глупого полицейского. Смешно, но, даже зная это, он все равно боролся с соблазном сделать шаг и прижать ее к себе.
— Мой сын в больнице, — пробормотала она.
— Что?
— Он в реанимации. У него панкреатит. Может, вам он не кажется таким уж страшным, но для Натана это беда. Мой сын болен, мистер Додж. Очень болен, доктора не знают почему, и оттого родители мужа обвиняют меня. Если они сумеют доказать, что его болезнь — моя вина, то заберут ребенка. Тогда и внук, и деньги будут принадлежать только им. Если, конечно, вы мне не поможете.
Бобби непроизвольно оглядел ее с головы до ног.
— А почему я должен вам помогать?
Она улыбнулась — откровенной женственной улыбкой, но Бобби впервые увидел в ее глазах проблеск эмоции: Кэтрин Гэньон тосковала. Страшно. Она протянула руку и осторожно коснулась пальцами его груди.
— Мы нужны друг другу, — негромко сказала Кэтрин. — Подумайте о том, что вам предстоит слушание в гражданском суде…
— Вы знаете об этом?
— Конечно, знаю. Это два взаимонаправленных потока, мистер Додж. Дело об опеке — фундамент дела об убийстве. По сути, если я плохо обращалась с Натаном, то вы совершили убийство.
— Я не совершал убийства.
Ее пальцы затрепетали у него на груди.
— Конечно. И я не та женщина, которая мечтает причинить вред своему ребенку.
Она придвинулась еще ближе, ее дыхание щекотало ему губы.
— Вы не верите мне, мистер Додж? А должны бы. Потому что у меня нет иного выбора, кроме как довериться вам.
Бобби было необходимо собраться с мыслями. Он вышел из музея, добрался на такси до дома и застыл столбом посреди гостиной. Да пошло оно все!
И он отправился на пробежку.
Вниз по Джи-стрит — к Коламбиа-роуд. Потом в парк, где слева ревет транспорт, а справа нет ничего, кроме океана. Мимо исторического Бат-хауса, наблюдая за тем, как меняется облик домов — от крошечных трехэтажек до огромных особняков. Потом в лицо ему ударил ветер, он услышал волны, бьющиеся о берег. Погода здесь была суровая, ветер являл собой реальную физическую силу, толкавшую человека вспять, в то время как он стремился вперед. Бобби буквально прокладывал себе путь, огибая старую каменную сторожевую вышку и глядя, как в небе неторопливо плывут самолеты с рекламным слоганом. Неподалеку располагалась детская площадка. Тепло укутанные дети катались с горки.
Он сделал еще круг, слушая отзвуки детского смеха, прорывавшиеся сквозь ветер. В Южный Бостон переехало слишком много людей. Раньше здесь преобладали дети из рабочих семей. Теперь на Кастл-Айленд стало заметно больше «белых воротничков», но детские игры остались точно такими же грубыми, как и прежде.
Бобби отправился назад. Легкие работали на полную мощность, а из головы наконец выветрился туман.