— Бобби, разве вы никогда не злились? Сильнее, чем следовало бы?
— Наверное.
— Вы не заглядывали в будущее и не чувствовали абсолютную безнадежность?
— Возможно.
— А иногда вам казалось, будто все вышло из-под контроля?
Он взглянул на нее, явно очарованный.
— Да.
— Вот почему вам с отцом нужно поговорить. Ваша семья изменилась, но не исцелилась. Отчасти, простив отца, вы словно дали самому себе позволение ненавидеть его за сделанное. Пока вы это не признаете, вы не сдвинетесь с места и не сможете полюбить его таким, каков он есть сейчас.
Бобби улыбнулся, его измученное лицо слегка оживилось.
— Я ненавижу свою мать, разве этого мало?
— Ваша мать — слишком легкая мишень, Бобби. Она ушла, и вам пришлось любить отца — он оказался единственным, кто о вас заботился. Но одновременно вы боялись и ненавидели его за то, как он с вами обращался. Если то, что случилось с вами, вина матери, значит, надо любить отца. Это называется «перенесенный гнев». Тридцать шесть лет назад вы получили серьезный удар.
— И поэтому я целился из пистолета в человека, которого никогда не видел? — сухо спросил он.
— Не знаю, Бобби. Только вы можете ответить на этот вопрос.
Бобби крепко сцепил пальцы и кратко заметил:
— Сьюзен сказала, я злой.
— Сьюзен?
— Моя девушка, бывшая. Когда мы разговаривали… она сказала, что я добровольно порчу себе жизнь, я лелею свой гнев, поскольку нуждаюсь в нем.
— И что вы думаете?
— Я был вынужден. — Он повысил голос и возбужденно заговорил: — Разве это плохо? Людям нужны полицейские, парни вроде меня, которые сидят на крышах с винтовками. Если бы не я, Кэтрин Гэньон и ее сын погибли бы. Или это не считается?
Элизабет промолчала.
— Люди ждут от нас всеведения. Но я ведь всего лишь человек, так? Я делаю все, что в моих силах. Меня вызвали. Я не помнил, кто такие Гэньоны, а даже если бы и помнил, то откуда мне знать о них и их семье? Я отреагировал на увиденное. А передо мной находился человек, который наводил пушку на жену и ребенка. Я не убийца, черт возьми. Мне пришлось его застрелить!
Элизабет по-прежнему молчала.
— А если бы я промешкал? Просто наблюдал и ничего не делал? Он убил бы свою жену. И сына. И это была бы моя вина. Ты стреляешь — и все хреново, не стреляешь — и опять-таки все не так. Как угадать? Черт подери, откуда мне было знать, что делать? Он целился в них из пистолета — в упор. А потом у него на лице появилось это выражение, я такое уже видел. Господи, я столько раз наблюдал нечто подобное, я устал от того, что другим людям причиняют боль! Вы не поверите…
Его голос оборвался, плечи вздрогнули, послышались глухие всхлипывания. Бобби отвернулся от нее, смущенный этой вспышкой, и крепко схватился за спинку стула в поисках опоры.
Элизабет не шевелилась. Она не подошла к нему, просто сидела на месте, позволяя Бобби выплакаться — зло и бурно. Он в этом нуждался. Маленький эмоциональный всплеск, запоздавший на тридцать шесть лет.
Он вытер лицо, торопливо провел по щекам тыльной стороной ладони.
— Я просто устал, — неловко сказал он, не то оправдываясь, не то извиняясь.
— Я знаю.
— Мне нужно немного поспать.
— Да.
— Завтра у меня трудный день.
Элизабет произнесла:
— Сейчас не самое лучшее время, чтобы принимать серьезные решения.
Он засмеялся:
— Думаете, судью Гэньона это волнует?
— А вы не можете выйти из игры, Бобби? Взять небольшую передышку?
— Только не в том случае, когда окружная прокуратура ведет официальное следствие. И кроме того, вокруг столько всего творится…
— Хорошо, Бобби. Сядьте. Есть еще один вопрос, который мы должны обсудить, прежде чем вы уйдете. Нам нужно поговорить — и начистоту — о Кэтрин Гэньон.
Кэтрин и Натан стояли в вестибюле отеля «Ритц». Они выглядели странно — женщина с маленьким ребенком, без всякого багажа, пытающаяся в такой час получить номер. Ей было наплевать. Натан по-прежнему трясся в ее руках, лицо у него было белым от страха, глаза расширились. Панкреатит, подумала она. Или инфекция, или сердечный приступ, или бог весть что. Натану всегда становилось хуже, когда он волновался.
Она возилась с сумочкой — пыталась положить ее на стол, не спуская Натана с рук. Наконец появился служащий и, судя по всему, удивился, увидев клиента в столь позднее время.