На зеленой траве был расстелен красный ковер персидской работы, на котором вольготно разлеглась казацкая старшина. Настроение было мрачным. Ко всем бедам добавилась еще одна безрадостная весть, с рассветом доставленная гонцом: в Сечь вошли войска генерала Текели.
От трех сотен Незамаевского куреня, осталось менее половины. Пали в боях сотенные атаманы и Данила, чей десяток отделался лишь легкими царапинами, был жалован наказным бунчуком. Сход запорожцев был единодушен: раз сумел оберечь характерник своих бойцов, то быть ему в ответе и за всю оставшуюся дружину.
– Какие думы маете, казаки? – хрипло спросил, словно прорычал Гонта, окидывая собравшихся рыскающим взглядом затравленного зверя. – В чьи края путь-дорожку держать будем?
– К султану турецкому, куда ж еще, – подал голос сотенный атаман Суховий, крепкий жилистый казак с седыми вислыми усами.
– Османы в поход на Русь собираются, – возразил другой сотник, по прозвищу Секач. По кроваво-бурой тряпице, плотно перехватившей раненную руку, неторопливо ползла крупная зеленая муха. – Срамно оружие супротив братьев своих подымать, за веру басурманскую.
– Тогда одно остается: пасть государыне в ноги и молить о прощении. Повинную голову меч не сечет, – оскалился в невеселой улыбке Гонта.
– Меч-то может и не сечет, а кандалы и веревка уже уготовлены, – язвительно, вполголоса проговорил Секач.
Услышали все. Гонта стянул с себя окровавленную рубашку, смял ее в руках и, прошипев сквозь зубы от стрельнувшей болью раны, зашвырнул комок в кусты.
– Порохом надо присыпать, – негромко посоветовал Данила, глядя на неглубокую сабельную рану, тянущуюся наискось через грудь полковника.
– Заживет и так, – мрачнея, отозвался Гонта. Выдержав паузу, он испытующе уставился на Палия. – Ну а ты что молчишь, колдун? Сумел гибель от нас отвести, выручай еще раз.
Под молчаливыми взорами войсковой старшины Данила привычно потер виски и выдал ответ, удививший его самого:
– За океан надо бежать, батько! В Америку. Поднявшийся было гвалт, был пресечен повелительным жестом полковника:
– В Америку, говоришь? – он усмехнулся в усы. – А ведь добрая мысль, братцы, – оглядев внимательным взглядом примолкших казаков, веско добавил: – Крепкая рука и добрая сабля везде в цене.
Мнения разделились. Ожесточенный спор продолжался до полудня, пока палящее солнце не загнало казаков в тень. Остудив пересохшие глотки кислым вином, к единому решению войсковая старшина так и не пришла. В итоге, судьбу конницы вынесли на кош. Тысячеголосая толпа на закате солнца огласила окончательный вердикт: одна половина решила искать счастья на службе у турецкого султана, вторая – за океаном. Утром следующего дня оставшиеся обсуждали план действий.
– Вот только гроши где раздобыть, ума не приложу, – пожаловался Данила, лихорадочно высчитывая в уме стоимость корабля.
– Сдурел, казак? – изумленно вскинулся Гонта. – Запорожец не купец, так возьмем!
Дружный гогот, сорвав с деревьев испуганную стаю ворон, несколько разрядил невеселую обстановку. Данила смущенно пожал плечами – в последнее время торгашеская жилка давала знать о себе чаще прежнего.
– Раздобудем челны и захватим корабль, – уже спокойно продолжал Гонта. – Чай не впервой.
На том и порешили. В эту же ночь, конная лава стронулась со стоянки в направлении Крымского ханства.
Примерно в тоже время, в далеком Париже, Григорий Орлов мялся срамной болезнью. Безуспешные поиски беглянки наконец-то вывели на след, но прок от него был невелик – отплывать за океан фаворит не собирался. Уже смирившись с потерей, он бесцельно тратил время в постелях искусных куртизанок, пока в одно прекрасное утро нестерпимый зуд не дал о себе знать.
Наружу выплеснулось все: и досада от неудачи, и злость на парижских кокеток, и… В общем, спешно вызванный адъютант получил от яростно чешущего причинное место светлейшего срочный наказ: немедленно доставить грамоту на борт тридцатипушечного фрегата, поджидающего в порту на случай поимки самозванки.
Греческий корсар Ламбро Каччиони, верой и правдой служивший России, хмыкнув в смолисто-черные усы, отдал команду поднять паруса. Путь пирата лежал через океан. Живность нанесла завершающий удар.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
Дождь закончился. Утро брызнуло в окно яркими лучами солнца, настырно лезущими сквозь плотно сомкнутые веки. Златка с наслаждением, до хруста в позвонках потянулась. В приоткрытую створку доносились звуки деревенской жизни: звонко щелкали кнутами пастухи (ковбои, вспомнила девушка), мычали коровы и лениво перебрехивались дворовые псы; суматошно голосили куры и деловито гоготали вечно озабоченные гуси. Обычное ранчо пасторальной Америки.
Понежившись еще несколько минут, она кликнула служанку, умылась, причесалась и неспешно отправилась куда глаза глядят. То есть на поиски кухни, где можно было разжиться бутербродами и крепким кофе. А заодно посидеть, обдумать, что делать дальше: за душой ни гроша, а сидеть на шее гостеприимного хозяина не хотелось. Срочно нужна была идея.
– Злата, – послышался за спиной удивленный голос Доминика де Брюэ. – Вы уже проснулись?
– Нет, – хихикнула девушка, зябко поведя плечами; в коридоре было прохладно. – Я лунатик, во сне гуляю.
Доминик непринужденно рассмеялся. Сегодня он выглядел значительно лучше: исчезли синюшные отеки со скул, разгладились морщины у губ, и в глазах появился живой блеск.
– Составите мне компанию за завтраком?
– Не откажусь, – согласилась девушка. – А где Костилье?
– Охотится, – коротко ответил де Брюэ и, встретив недоуменный взгляд, пояснил: – С германским судном прибыл мой давнишний заказ: пара прекрасных мушкетов дворцового оружейника Иоганна Себастьяна Хаушка. Ив заядлый охотник и с утра отправился на дальний выгон, пострелять куропаток. – С сожалением вздохнув, он продолжил: – Увы, но я пока лишен такого удовольствия.
– Покажите! – загорелась Златка, забыв о завтраке.
– Мадемуазель! – укоризненно нахмурился Доминик. – Не пристало столь юной леди брать в руки оружие.
– Если я правильно вас поняла, – с насмешкой подхватила девушка, – оружие достойно лишь мужчин и престарелых дам?
На мгновенье смешавшись, де Брюэ молча усмехнулся в ответ и, галантно подхватив девушку под локоток, проводил ее в кабинет. На небольшом столике, застеленном багрово-красным сукном, матово поблескивала длинноствольная винтовка. Темно-красное ложе светлело серебром вырезанной кабаньей головы, а замок был украшен искусной гравировкой. Ловким, кошачьим движением сцапав оружие, девушка профессионально заглянула в ствол и восхищенно протянула:
– Нарезная?!
– Кхм, – озадаченно крякнул в ответ Доминик, удивленно приподняв бровь. – Вы разбираетесь в оружии?
– Угу… еще и крестиком вышиваю, – подтвердила Златка и, плавно подняв винтовку вверх, медленно опустила ствол, неподвижно замерев в изготовке. – Не «аншутц», конечно, но развесовка очень даже недурна.
– Простите? – задумчиво поглаживая подбородок, спросил де Брюэ.
– Вполне сойдет, – не обращая внимания на ошеломленного француза, девушка повела стволом из стороны в сторону. – Катька Вильхельм, говорят, до сих пор с нашей «ижевкой» бегает…
– Кто бегает? Куда? – вконец растерялся де Брюэ.
– Биатлон, – отвлеченно пояснила Златка, продолжая вертеть в руках изящную смертоносную игрушку. – Вам, мужикам, лишь бы мячик погонять, больше ничто вас не интересует.
– Мадемуазель, я не понимаю ни слова из того, что вы мне говорите, – сокрушенно признался хозяин.