- Почему ты ушла? – прошептал Антон, прижимая меня к себе.
(Не надо, пожалуйста! Не надо!)
- Скажи, почему?
- Я слышала твой разговор с Ладыниной. По телефону. Случайно, - ответила я чуть не плача: ну почему этот миг, острый и мучительно сладостный, не мог продлить дольше, хоть на несколько секунд?
Антон отстранился от меня и посмотрел с недоумением.
- Мой разговор с Ладыниной? – переспросил он. – Но я с ней не разговаривал. С чего ты взяла?
Я увидела, как они с Петей переглянулись. Не как заговорщики, нет. Просто Антон вскинул брови, а Петя непонимающе выпятил нижнюю губу и пожал плечами.
- Ты разговаривал с кем-то по имени Лена и сказал, что она, то есть я, останусь здесь, то есть там. А еще, - я решила пойти до конца, будь что будет, - слышала, как ты сказал Пете, что собираешься ночевать у какой-то Маши, потому что соскучился. Ну… и вот.
А дальше начался цирк на палке. Антон закрыл лицо ладонями и сложился вдвое – я при этом оказалась на полу, пребольно ударившись локтем о кресло. Петя издавал какие-то нечеловеческие звуки: то фыркал, то всхлипывал, то подвывал. И только я сидела с миной оскорбленной добродетели.
- Не понимаю, что тут смешного, - сказала я, чем вызвала новый припадок хохота.
- Ну Алка, ну дура мохнатая! – стонал Петя. – Тебе в детстве никогда не говорили, что подслушивать некрасиво? Знаешь, как мой папа говорил? Женщина – существо вредное, но забавное.
- Алла, - Антон вытер навернувшиеся от смеха слезы и снова притянул меня к себе, несмотря на то, что я отчаянно отбивалась. – Это была не Ладынина. Лена, с которой я разговаривал, – моя жена. Бывшая. А Машка – дочь. Она живет с бабушкой, Лениной матерью.
Я молчала, втягивая свежий запах его одеколона. Все так просто? Неужели все так просто? Но почему тогда?..
- Петь, она не верит! Принеси мой паспорт, пожалуйста. В пиджаке.
Петя всхлипнул последний раз и принес откуда-то паспорт. Не новый, как у меня, а еще старый, советский. Антон встал, подал мне руку. Усевшись в кресло, я стала перелистывать страницы.
Так, Пересветов Антон Владимирович, 10 января 1966 года, Ленинград, русский, выдан… Это неинтересно. Ага, в 1984 году зарегистрирован брак с некой Кротовой Еленой Андреевной. Вот идиот, в восемнадцать лет женился. Совсем как я. Брак расторгнут в 1997 году. А вот и дочь Мария 1985 года рождения.
Я молча протянула ему паспорт.
- Убедилась? – спросил он, присаживаясь рядом на подлокотник.
- А почему тогда ты сказал: “Она останется здесь, пока я не получу сама знаешь что”? Кто “она”? И что получишь?
- И ты решила, что это о тебе? Что я собираюсь обменять тебя на диск? Так?
- Ну… да.
- Ленка уехала в Америку. На постоянное, так сказать, Эм Жо. И собирается забрать Машу. А та не хочет. И я, разумеется, не хочу. Лена – та еще штучка, кого угодно заболтает. Машке самой от нее не отбиться. А на меня где сядешь – там и слезешь. Вот я и не даю согласия. Машка ведь несовершеннолетняя. Пусть едет в гости, на учебу – как угодно, но только не совсем. И согласие на это я дам только тогда, когда получу нотариально заверенное обязательство не принуждать ее к переезду. И не продавать квартиру.
Вышел ежик из тумана, вынул пейджер из кармана… Нет, не совсем еще вышел, и тумана море, но это потом. А сейчас… Мне вдруг стало так легко, что снова захотелось плакать.
- Где мы только тебя не искали, - Антон взял мою руку, провел пальцами – от запястья до самых кончиков ногтей. Я посмотрела на свою распухшую от мыльной воды лапу с обломанными когтями и покраснела. – И в лесу, и на станции спрашивали. И водителей автобусов. Всех твоих знакомых перетрясли, даже сочинских.
- Зачем? – прошептала я, все еще боясь поверить, что дело не в диске.
- Глупая ты, - так же шепотом ответил Антон.
- Ну, я, пожалуй, пойду, - ухмыльнулся Петя.
- Куда? – спросили мы хором.
- Покопаемся с Леней в моторе. Что-то там стучит после полета в пропасть.
- Так ведь…
Но дверь уже хлопнула. Мы остались одни.
- Тактичный мальчик, - Антон встал, взял со столика пачку “Кэмела”, вытащил из кармана рубашки зажигалку. – Вот только к Машке моей клеится. Если что – убью.
- Ты, кажется, обещал ему что-то другое, - я засмеялась, но смех получился какой-то напряженный и тут же погас, только напряжение это было уже совсем другое - немного терпкое, похоже на молодое вино или на след, который оставляет в небе летящий самолет.
- Ну, тоже неплохо. Она у меня знаешь какая классная. Красивая. Маленькая, как ты. На будущий год школу заканчивает. Знаешь, - затянувшись всего пару раз, он бросил недокуренную сигарету в медную пепельницу-ракушку и снова села на подлокотник, - я в восемнадцать дурак дураком был.
- Я тоже.
- А Ленка – на два года старше. Бойкая, красивая. Море кавалеров. И, как говорится, вам смешно, а мне жениться. Честно говоря, до сих пор не знаю, мой ли это ребенок. Да какая разница! Переживал жутко, ужасно не хотел жениться – хоть вешайся. Казалось, жизнь кончилась. Но… как честный человек – вот оно, родительское воспитание, где выплыло. Нинка меня тогда утешала: ничего, вот родится девчонка, вырастет, будет ей лет пятнадцать-шестнадцать, а тебе – всего тридцать пять, самый расцвет. Пойдешь с ней под ручку, никто не подумает, что дочь, будут завидовать. И ведь точно. Взял ее тут на презентацию, кто не знал, обстрадались: какую себе Пересветов телку оторвал.
Так мы говорили о том, о сем, искоса поглядывая друг на друга. Словно договорились: понятно, к чему идет, но нельзя же вот так сразу. А почему, собственно, нельзя? Впрочем, этот первый момент всегда был для меня… особенным. Как будто броситься в полынью или спрыгнуть с парашютом. Или с “тарзанки”. Однажды один знакомый подбил меня на эту авантюру. Я стояла на вышке, смотрела на темную гладь пруда и никак не решалась сделать шаг. А потом – словно разорвала пластиковую обертку и влетела в новый мир. Тот же самый – но совсем другой. В нем солнце светило ярче, в нем звуки были отчетливей, в нем даже ветер был новым, свежим и совсем по-другому холодил разгоряченную кожу.
А еще мне было любопытно, получится ли все так же, как и раньше? Буду ли я смотреть на эротическую сцену со стороны, со шкафа или с люстры, вскользь отмечая негатив вроде потных подмышек или пятен на простыне? И останется ли потом легкое недоуменное послевкусие: и это все?
Нет, не может быть. Я чувствовала это. Все будет по-другому.
- О чем ты думаешь? – спросил Антон.
Я потянулась, перевернулась на спину и положила голову ему на плечо.
- Я думаю, что, если бы Андрей не потерял телефон…
- Я бы тебя все равно нашел. Никуда бы ты от меня не делась. Ты мне еще на фотографиях понравилась. А уж когда увидел, как ты на заборе висишь, ножками сучишь и пытаешься Петю разжалобить… Нет, думаю, моя будет, не сойти мне с этого места.
- Да ну тебя! – я шлепнула его по животу.
- Лупи, лупи, может, руку сломаешь.
Да, пресс у него очень даже ничего. Наверно, ходит в какой-нибудь фитнес-клуб. Даже этим он выгодно отличался от разжиревшего Герострата.
О Господи, неужели нельзя обойтись без сравнений?! Пусть даже все они в пользу Антона.
- А что касается “если бы”… Есть один старый, длинный грузинский тост. Кстати, вина не хочешь?
- Немного можно. Только не шампанского.
Антон встал, накинул махровый халат. Интересно, почему мне всегда казалось, что голый мужчина – зрелище малоэстетичное? Впрочем, наверно, смотря какой мужчина.
Я села, подоткнув подушку под спину, закрыла глаза и попыталась вспомнить тот миг, когда Вселенная вдруг взорвалась ослепительными искрами, а по телу разлилась звенящая слабость, мягкая и теплая, как сибирский кот…
- У меня есть белое рейнское, - Антон заглянул в комнату с бутылкой в руках. – Красное попроще, всего лишь “Монастырка”, но хорошая. Земляникой пахнет.