Низкое небо хмурилось, сильно парило – похоже, гроза готовилась идти на второй круг. Желтые цветочки на клумбе, похожие на гигантскую куриную слепоту, закрыли поникшие головки.
Петюня, втиснутый в узкое креслице, сидел на веранде и играл в тетрис. Похоже, это было его любимое место.
- Твой… этот… дрыхнет еще? – спросил он, не отрывая глаз от экранчика и быстро-быстро нажимая кнопочки.
- Он не мой! – огрызнулась я.
- Да-да! Наверно, мой!
Я все больше и больше ненавидела весь белый свет. Хотелось визжать, плеваться и топать ногами. И говорить самые гадкие ругательства в адрес первого встречного. И второго – тоже.
- Где Антон? – процедила я сквозь зубы, чтобы не выпустить что-нибудь лишнее.
- Как где! В банке.
Я развернулась и пошла обратно в дом. Нырнула под лестницу, распахнула дверь кухни.
- Ну и слава Богу! – защебетала Катя, помешивая что-то в большой кастрюле. – Как же без завтрака! Что вы будете?
“Зверствовать буду!” – мрачно пообещала я про себя, прошла мимо нее, как мимо деревца стоячего, и полезла в битком набитый холодильник. Порылась там, извлекла ветчину, сыр, колбасу с шампиньонами, сделала пару гигантских двухэтажных бутербродов. Прихватила литровый пакет апельсинового сока и гордо удалилась, чтобы расположиться со всей этой икебаной на нижней ступеньке лестницы.
С веранды донеслись первые такты “Турецкого марша” – это проснулся Петин сотовый. Поговорив, Петя вошел в дом и, не заметив меня, скрылся в кабинете.
- Эй, Алка, тебе тут “емеля” пришла! – услышала я через некоторой время.
Он вышел, увидел меня и вздрогнул от неожиданности: я тупо жевала бутерброд и запивала его соком прямо из пакета.
- Владимыч звонил, сказал, тебе письмецо пришло на домашний комп. Он его сюда скинул. Получи и распишись.
Я со всех ног рванула в кабинет. Петя – за мной.
- To Martyshka from Baibak1, - прочитал он, стоя у меня за спиной. – Ну и ники у вас! Еще какой-нибудь дружок?
-------------------
1 Мартышке от Байбака (англ.)
- Блюдешь честь начальства? – съехидничала я, бегая глазами по строчкам.
Из этих самых строчек явствовало, что ни одна Елена Сергеевна Стеклова в 1973 году в Сочи не рождалась. Равно как и в 72-ом и в 74-ом. И вообще – никогда там не жила.
- Черт! Черт! Черт! – завопила я и так тряхнула бутербродом, что ошметки ветчины полетели в разные стороны. – Кстати, где фотография Ладыниной? Так и не нашли?
- Нет. Сергей об этом просто забыл. Да и зачем тебе фотография? Теперь-то не все ли равно, знала ты ее или нет?
- Не все ли! Если окажется, что мы знакомы, то я, может, пойму, зачем ей понадобилось использовать для своих дел не кого-нибудь, а именно нас с Корниловым.
- Интереснее другое, - отмахнулся Петя. – Она что, с липовыми документами за Ладынина замуж вышла? И кто же она тогда на самом деле?
- Вот и выясняйте, - надулась я. – У Динки в Москве есть двоюродная сестрица. Не она ли? Очень даже может быть.
Я выключила компьютер, и мы вышли в холл. По лестнице, позевывая, спускался Герострат. Картина маслом! Из больницы мы его умыкнули в казенной пижамке из застиранной бурой байки. Петин гардероб отпал в полуфинале, а вещи Антона были ему длинны и узки. Синяя футболочка с загадочной надписью “Миру – Beer1!” обтягивала брюшко, нависающее над серыми шортами, которые, в свою очередь, обтягивали зад и спускались ниже колена. Довершали явление все та же “идиотка” поверх бинтов и сандалии на босу ногу. Я только и смогла, что поморщиться и покачать головой. Петюня забросил глаза под потолок и растянул рот в ироническую лягушачью улыбку.
-----------------
1 Пиво (англ.)
- Иди на кухню, Катя тебя покормит, - отрезала я и отвернулась, чтобы не видеть это убожество. – Хотя скоро уже обед.
- Аль, ты сердишься? – жалобно проблеял Корнилов.
Вот идиот! Еще не хватало, чтобы он при Пете начал выяснять отношения. Я скосила глаза – Петя продолжал ехидно улыбаться, но уходить не спешил. Оно и понятно.
Проигнорировав Корнилова вместе с его дурацким вопросом, я вышла на улицу. Лотта бросилась мне навстречу, заплясала, заулыбалась. А потом повалила на траву и стала целовать. Я смеялась и отбивалась.
- С ума сойти! – вышедший из флигеля Гена с удивлением наблюдал эту сцену. – Как она вас полюбила. Знаете, она без вас скучала. Ходила вся потерянная, скулила. Сядет на берегу и смотрит в воду. Собаки, они хорошего человека чуют. Кроме Спрайта, конечно, тот с рождения на голову хромой.
Он сел рядом на камешек. Странно, но я сразу почувствовала к нему расположение. Может, потому что мы оба рыжие? Гена был моложе меня, высоченный, худой. Непонятные - не прямые, но и не вьющиеся – волосы апельсинового оттенка подстрижены во что-то, напоминающее сэссон, за конопушками не видно лица, дымчато-голубые веселые глаза. Короче, Гена был до жути похож на Андрея Григорьева-Аполлонова, одного из “Иванушек-International”, с которым мы были шапочно знакомы еще в те далекие времена, когда он работал в сочинском Доме Моды.
- Вы, наверно, собачница? – Гена почесывал развалившуюся между нами Лотту за ухом.
- Нет, - с сожалением ответила я. – У меня никогда собаки не было. Хотя всегда хотела. Только маленькую – таксу или бульдога. Ген, а давайте перейдем на ты?
- Да как-то неудобно, - засомневался он.
- Неудобно на потолке спать. Одеяло сваливается.
Немного поколебавшись, Гена согласился. Мы сидели, болтали о том, о сем – в основном, о собаках. И все это время мне не давало покоя какое-то неприятное чувство, словно муха ползала по спине.
Я повернулась и увидела Корнилова, сидящего на крыльце. Он смотрел на меня, как испытатель нового средства для эвтаназии тараканов на своих подопытных: со смесью научного азарта, отвращения и вожделения. На его языке это означало, скорее всего, банальную ревность.
Лучше бы ты раньше так на меня смотрел. Или я, дура такая, не давала повода? Наверно, не давала. Разве муж – это повод?
Когда Гена ушел, Корнилов спешно занял его место. Лотта фыркнула и поспешила удалиться.
- У тебя с ним что-то есть? – строго вопросил он.
- С кем, с Геной? – удивилась я.
- Это рыжий – Гена? Нет, с другим. У которого пальцы веером.
Вот уж чего-чего, а пальцев веером в данном случае никак не наблюдалось. Скорее, в этом можно было заподозрить Петюню. Я снова начала звереть:
- Твое-то какое дело?
- Да нет, никакого, - тяжело вздохнул он, разглядывая свои торчащие из сандалий грязные ногти. – Просто… Помнишь это:
Прощальный шепот листьев алых
В печальной сказке ноября
И те слова, что я сказала:
“Прости, но я люблю тебя…”?
Я впилась ногтями в ладони, чтобы не завизжать. Больше всего мне хотелось треснуть ему чем-нибудь по “идиотке” и усугубить уже имеющуюся черепно-мозговую травму. Но как-то сдержалась и только процедила сквозь зубы:
- Не помню. Ничего не помню.
- Жаль. А я думал…
Я резко встала и пошла к озеру. Лотта, лежащая под кустом жасмина, рванулась было за мной, но увидела, что Корнилов плетется сзади, и отстала.
Духота давила, воздух стал словно густым и липким. И даже просыпавшийся время от времени ветерок ничем не мог помочь. Неподвижная, как темное зеркало, вода с застывшими паучками-водомерками так и тянула к себе. Искупаться бы! Но купальник через два участка, под кустом. Может, в хозяйстве найдется хоть какая-нибудь лодчонка?
Стихи, которые вспомнил Герострат, как испорченная пластинка, крутились в голове – раз за разом. Какая же я была дура!