Наступая на их спины, Иван в три прыжка оказался у машины. Ногой он оттолкнул барахтающегося перед машиной охранника, похожего со спины на поп-звезду и рывком распахнул дверь. Увидев выставленный шофером перед собой пистолет Иван не стал дожидаться выстрела или уклоняться от него. Он схватил шофера обеими руками за запястье, блокируя его пальцы и не давая нажать на курок, и выдернул из машины за руку. Пистолет шофера он наставил на второго охранника и ослабил хватку. Пальцы шофера рефлекторно согнулись и охранник, который уже подбегал и машине, споткнулся и упал ничком на лежащих на асфальте людей.
Иван был уже в машине. Шофер дано уже был готов везти генерала и мотор завел заранее. Иван выжал газ, машина взревела и, подпрыгивая колесами по ногам лежащих на асфальте людей, заскрипела колесами по асфальту...
Последнее, что успел заметить Иван – объектив телекамеры, наставленный на него не примеченным раньше Иваном репортером и дырку в переднем стекле, неожиданно появившуюся перед ним.
«Охрана стреляет», – машинально отметил про себя Иван, нисколько не обеспокоенный этим обстоятельством.
Его больше волновало, что от пулевого отверстия стекло подернулось звездообразными трещинками, и видимость через него резко упала. Иван перестал видеть – что у него впереди, куда он едет. Выбросив вперед кулак, он выбил стекло и едва успел выровнять машину, несущуюся прямо на стену соседнего с думой здания...
Через две секунды он резко повернул и скрылся за углом. Он машины нужно было срочно избавляться... Генеральская машина слишком хорошо известна и ГИБДД, и вообще – московским ментам.
Иван влетел в первый попавшийся двор, выскочил из машины, огляделся по сторонам, перемахнул через невысокий забор из чугунных пик и оказался на улице, по которой одна за другой спешили автомобили. Он вскинул руку и тут же остановил девятку, за рулем которой сидел мужчина лет тридцати с совершенно беспечным взглядом.
– Ховрино! – сказал Иван водителю.
Тот присвистнул.
– Это дорого станет, – заявил водитель.
Но Иван уже сам открыл дверку и сел рядом с ним.
– Поехали, – заплачу! – сказал он.
Повеселевший водитель тронул машину и покосившись на Ивана, сказал:
– Полтинник!
– Если быстро – заплачу сто! – ответил Иван.
Водитель все понял и больше вопросов не задавал. Тем более, что Иван вытащил из кармана туго набитый деньгами бумажник, достал из него стодолларовую купюру и бросил ее на приборную доску девятки.
Пока они выбирались из центра Москвы, у Ивана перед глазами стояло искаженное страхом лицо генерала Камышова. Врал генерал! Все врал! Других призывал отдать жизнь за Россию, а сам смерти боялся.... Иван почувствовал приятную усталость после хорошо выполненного дела, и ему захотелось улечься в горячую ванну и лежать без движения, пока вода не остынет и его не начнет пробирать дрожь, а потом выбраться из воды, растереться до красноты грубым полотенцем и, заварив себе крепкого до черноты чая, улечься перед телевизором и смотреть, как в новостях будут сообщать о смерти генерала Камышова.
Все так и будет, подумал, Иван, стоит только добраться до Ховрино, где у него была одна из нескольких разбросанных по разным концам Москвы «чистых» квартир... Чистых – значит, известно о них только Ивану и больше – никому из людей, кто хоть когда-то его знал... В такой квартире он мог расслабиться и отлеживаться неделями, если это было ему необходимо...
По Новослободской девятка выскочила к Савеловскому вокзалу и свернула немного влево, оставляя вокзал в стороне. Пролетели по Бутырской и миновав железную дорогу, выбрались на Дмитровское шоссе.
Справа за машиной увязалась состязаться в скорости электричка, идущая по савеловской ветке, но быстро отстала, потому что водитель помнил обещание Ивана заплатить за скорость вдвое и не хотел терять хорошие деньги.
Вскоре савеловская ветка вильнула вправо, а девятка перескочила через рижскую ветку и через некоторое время за окнами уже мелькнул небольшой мост через Лихоборку. Водитель свернул с Димитровского шоссе на Коровинское и спросил у Ивана:
– Куда тебе – справа от железной дороги-то?
– К платформе Ховрино, – ответил Иван.
Он не хоте называть адрес, не надеясь, что водитель будет молчать, если узнает Ивана в выпуске телевизионных новостей. В том, что пленку, на которой снято убийство Камышова дадут в эфир, Иван не сомневался. Такие сенсации в редакциях не залеживаются.
Девятка по улице Ивана Сусанина вырулила на Путейскую и остановилась прямо напротив остановки электрички. Водитель выключил мотор и взяв мотавшийся по панели стольник, сунул его в карман. Иван не возражал. Желание спокойно отдохнуть у него пропасть еще не успело и было все так же сильно. Быстро доехали.
Иван вылез из машины и, прежде чем захлопнуть дверцу, наклонился к окну машины, заглянул в салон и сказал водителю:
– Если не хочешь, чтобы эти деньги стали последними, которые ты когда-нибудь держал в руках, тебе лучше забыть обо мне...
Водитель поморгал на него испуганными глазами и ничего не ответил.
«Зря! – подумал Иван. – Зря я его оставил в живых... Надо было...»
Но он даже не успел додумать – что надо было... Ему стало неимоверно скучно убивать этого хлопающего глазами тридцатилетнего балбеса, который понятия не имел, насколько опасно подвозить таких людей, как Иван, когда они не хотят оставлять за собой следов. Когда стремятся к спокойствию и неподвижности. Когда ложатся на дно.
Иван хлопнул дверцей и, не оглядываясь, пошел прямо к своей квартире, не петляя и не пытаясь скрыть от водителя направление своего пути. Ему было безразлично – наблюдает за ним человек, который привез его в Ховрино на машине или нет...
За пять минут он добрался до улицы Базовской, зашел в молочку и купил сыру, колбасы и три килограмма апельсинов. В ларьке рядом с магазином Иван взял бутылку дешевого коньяка и мимо длинного ряда гаражей-ракушек, выстроившихся вдоль девятиэтажки, добрел до своего подъезда. Усталость все сильнее наваливалась на него, а вместе с ней и ощущение бессмысленности того, что он сделал сегодняшним вечером. Но думать об этом он не мог. Стоило представить лицо генерала Камышова, как его передергивало от отвращения, а плечи покрывались мелкими противными мурашками...
Поднявшись на лифте на свой девятый этаж и буквально ввалившись в квартиру, Иван содрал с себя одежду, пустил в ванну горячую воду и поставил телевизор на раковину. Он решил, что прошло уже достаточно времени, чтобы приготовить репортаж об убийстве к эфиру, только никак не мог сообразить, какая же программа об этой новости сообщит первой. Он сел на пол, закрыл глаза и сосредоточился. В памяти постепенно всплыл смотрящий на него объектив телекамеры. Да, на ней была эмблема «НТВ»...
«Героем, неверное, себя сейчас чувствует,» – устало усмехнулся Иван, подумав о репортере, поймавшим столь удачный момент перед выходом в Госдуму.
У самого Ивана настроение было далеко не героическое. На него наваливалась апатия, и он не знал, как ей сопротивляться. Он и не хотел ей сопротивляться.
Иван поставил рядом с ванной бутылку коньяка, наложил горкой в большой поднос апельсины, нарезал сыра и колбасы и, наконец, дождавшись этого момента, растянулся в воде, уже до половины заполнившей ванну...
Ему стало так хорошо, что с полчаса он даже не вспоминал о телевизоре. Какое-то оцепенение овладело Иваном и словно парализовало его тело. Любое движение казалось ему нарушением его покоя. Он мог бы лежать так сутками, но бульканье воды, заполнившей ванну и уходящей через верхний клапан, вывело его из состояния покоя.
Иван опустил руку за край ванной, достал коньяк и прямо из горлышка выпил половину бутылки. Он заел коньяк колбасой и сыром и, включив телевизор, принялся сосредоточенно чистить апельсин, бросая шкурки на кафельный пол. В голове от коньяка постепенно расплывалось какое-то бесформенное, колеблющееся мутное пятно.