– А ты кто такой? – поинтересовался Хоакин. Ящерка показалась ему похожей на Инцери, но выглядела покрупнее и помускулистее. В ее… его фигуре не было и следа девичьей хрупкости и утонченности. На голове огненная корона, да и голос – голос пусть юношеский, но властный. Принадлежащий существу, которое привыкло повелевать.
– Мое имя – Дамаэнур, – поклонился элементаль. – Я – принц огненного плана и явился в этот мир за своей невестой.
– Ты вовремя, друг. Не знаю, как бы мне пришлось разбираться с варварами… Я в долгу перед тобой.
– Не стоит об этом. Его преосвященство – мастак на разные фокусы. Разбитое зеркло его надолго не задержит.
– Точно, – поддержала Маггара. – Будь он верблюдом или канатом, пролез бы в игольное ушко.
– Так что же мы ждем?
И они двинулись в путь.
Если следовать логике вещей, стрелок никогда не видел Лизу. Бизоатон наложил заклятие до того, как Истессо встретил Фуоко. Но любовь не подчиняется обычной логике. Ей плевать на заклятия и хитроумные планы королей. Память Хоакина была чиста, но отчего так колотилось его сердце? Есть что-то, что располагается за рассудком и памятью. Что-то, что живет, даже когда человек не властен над собой. Заклятие Бизоатона бесследно выглаживало боевые шрамы на теле Хоакина, но тонкую силу, что вошла в его сердце, уничтожить не смогло.
– Хок, ты молчишь… – Маггара тревожно посмотрела на стрелка. – Что с тобой?
– Ничего. Это мои последние часы под заклятием неизменности. А что потом, не знаю.
– Меняться всегда страшно, – заметил Дамаэнур. – Мы, элементали, проходим через множество превращений. Искра, пламя, саламандра, феникс. Каждый раз – будто последний. И мы дрожим: вдруг в своих метаморфозах затронем нечто изначальное? Что-то, что составляет основу нашей природы?
– Да… – Шаги Ланселота стали глуше. На черно-красных плитках появились ковры. – Я слишком привык к заклятию… Я стал им пользоваться, обжился в нем, обустроился. Слышишь, Маггара? – Он обернулся к фее. – Это очень удобно: чихнуть и стать непонимающим. Ребенком, которого ведут за руку, которому объясняют, что делать. Что есть добро, а что – зло.
– И часто ты прибегал к таким трюкам? – спросил вдруг Гилтамас. Стрелок услышал в его тоне нотку презрения: сильфы болезненно воспринимают ложь. – Прятаться за увечьем… Это как притворяться больным, чтобы за тобой ухаживали.
– Да, наверное, – медленно произнес стрелок. – Я попробовал всего один раз. Там, перед порталом.
Когда погиб Ойлен, когда стало ясно, что все вокруг – ложь и обман, а Ничевоенное Готтеннетотское Передмолчание – лишь предлог для грабежа и убийства, Ланселот затосковал. Мучительно захотелось чихнуть, погрузиться в сладостные волны неведения, стать куклой на ниточках. Но спасительный чих не приходил, и Хоакину пришлось притвориться. Странно, что Финдир – сердцевед и знаток душ – ему поверил. Видно, очень хотел поверить. Ложь сплелась с ложью и враньем же обернулась. Но скоро этому придет конец.
– Куда мы идем, Маггара? – спросил Хоакин. – Ты должна знать дорогу.
– Дорогу-то я знаю… – Феечкин лоб наморщился от раздумий. – Да только тебе она не пригодится. Летать ты не умеешь и ростом великоват. Пожалуй, двинем сюда.
Компания свернула в темный закуток между зверомордыми статуями. В полумраке скрывалась мраморная площадка с поблескивающими медью значками; в центре ее торчал острый шпиль.
Загадка храма. Солнечные часы в углу, куда солнце никогда не заглядывает. Откуда бы здесь взяться тени? Но она существовала: черная, бархатистая, как будто прорисованная сажей. Если верить закону сохранения тьмы, где-то должно стать очень светло – просто потому, что здесь лежит эта тень.
Время застыло на табличке «Эра Зверей Великих».
Когда к часам подошел Хоакин, черная полоска скользнула в сторону и неуверенно задрожала. Новая эра приближалась, и храмовые часы не могли этого не почувствовать.
– Нам сюда, – шепнула Маггара. – Есть один человек… вернее, бог, которого надо бы прихватить с собой.
Зашелестели тростниковые циновки. Хоакин сдвинул их в сторону, безжалостно сминая нарисованные Урболкские горы, шишки и ворон. Охотники на чудовищ вошли в помещение за алтарем.
Комната, скрывавшаяся за циновками, богатством обстановки порадовать не могла. В центре находился бассейн, весь в изразцах, изукрашенный сюрреалистическими цветами цикория. На противоположном его берегу темным золотом блистала тележка, вся заставленная кувшинчиками и тарелочками. Фуоко бы узнала эти кувшинчики. Да и Маггаре они не показались бы чужими.