– То есть?
– Я Лиза. Лиза Фуоко.
– А Летиция кто?
– Летиция – это старшая жрица, моя наставница. Вы ее видели.
– Видел…
– Она – лучшая жертвенная дева на всем Терроксе. Я перед ней преклоняюсь, честно! Когда матери Летиции было столько же, сколько мне, ее уже приглашали на жертвоприношения. Например, шахинпадский падишах.
Шум праздника за окном на мгновение стих. Стал слышен голос кучера, напевавшего:
– И что?
– Не сложилось. Наложницы приревновали. Но мать Ляменто не сдавалась. Она у нас знаете какая? Ух! – Девушка потрясла в воздухе сжатым кулачком. Глаза ее горели воодушевлением. – Она продолжала тренироваться. О ее занятиях ходили легенды.
– Тренироваться? В чем же вы можете тренироваться?
– Декламация скорбных од. Проклятия и жалобы на двенадцати языках. Сто пятьдесят шесть положений тела, знаменующих скорбь и печаль. Чудище же надо чем-то занять, пока оно плотоядно облизывается. – Фуоко вздохнула. – Мне до нее далеко… Я знаю лишь семьдесят позиций.
Карета свернула в темный переулок. От «Свинцовой Чушки» до Бахамотовой Пустоши было рукой подать, но дорога заняла около часа. Антонио выполнял несколько поручений одновременно, и путь кареты по городу напоминал шарлатанов вензель.
– К сорока шести ей стало потяжелее. Суставы не те, связанной долго не пролежишь… Был шанс, когда заболела графиня Исамродская, но не вышло. Мерзавка выздоровела, а госпожу настоятельницу прогнали вон.
– Сколько же нынче госпоже Ляменто?
– Шестьдесят три.
– Впечатляющий опыт.
– Точно. – Лиза покачала головой. – Я как представлю: сидит она сейчас у окна – старенькая, одинокая… Карету ждет. И комок к горлу. Хоакин, вы меня не выдадите?…
– Ни в коем разе.
– Спасибо! А то ужасно не хочется кончить как эта невезучая клуша. Чтоб состариться – и ни одного жертвоприношения. У меня тоже есть честолюбие.
Карета остановилась. За окошком высилась знакомая громада Бахамотовой Пустоши. Дворец сиял разноцветными огнями; сверкающий дым окутывал его перламутровым флером, синие искорки метались по шпилям и флюгерам.
Хоакин помог спутнице выбраться наружу. Лиза одернула платье, пригладила волосы и огляделась.
– Красиво как. Не то что у нас в монастыре!
Пердендози сполз с козел.
– Госп-подин Гури, госп-пожа Летиция, – несколько суетливо расшаркался он. – П-прошу следовать за мной.
Стражники у ворот скрестили алебарды. Мордатый – тот, что утром прогнал Хоакина, – выдвинулся вперед.
– Стой, назад! Рубить буду! – рявкнул он. – Кто такие?
– Антонио Пердендози, герольд его магичества. А с ним Гури Гил-Ллиу и Летиция Ляменто.
Загремела решетка. Появился командир стражи – чернявый рубака со злым, исчерканным шрамами лицом.
– Документы.
– Пожалуйста.
Антонио протянул бумаги. Командир стражи внимательно их изучил. Сличил портрет в пропуске с обликом Хоакина и нахмурился:
– Не могу пропустить. Это не тот человек.
– К-как же не тот?
– Портрет. Видите? – Чернявый потыкал указательным пальцем в документы. – Здесь изображен красный камзол. А у этого зеленый.
Антонио потянулся к отсутствующим очкам. Паника нахлынула на него.
Хоакин поспешил на помощь:
– Я протестую. Искусство условно!
– Да! – поддержала Фуоко. – Художник тоже человек. И он имеет право на необычное, самостное видение Гури!
– Вы, сударыня, вообще молчите, – осадил ее стражник. – Ваших документов я пока что не видел. Может, их и нету совсем.
Фуоко напряглась. По ее лицу стало ясно, что она сейчас вцепится стражнику в волосы. Хоакин обнял ее за плечи.
– Тихо, – шепнул он. – Разберемся.
– Да я ничего. Но он же взятку вымогает!
– Вот и хорошо. Если надо, сунем. Только надо выждать правильный момент.
Спор становился все ожесточенней. Рядовые стражники не остались в стороне:
– …гораздо проще, если бы она была принцессой, – горячился мордатый. – Гороху и перин в Пустоши хватает.
– Чинушество! – вопил Пердендози. – Бюрократия!
– Может, пусть пожалуется? – предложил второй стражник. – У меня жена вот тоже… Я чудовище, говорит, а она вроде как невинная жертва. Жертвы, они жаловаться любят.
Лиза не удостоила солдата вниманием.
– Хорошо, – подытожил человек в шрамах. – Значит, я этого дела решить не могу. Пошлем за Эрастофеном. Как он скажет – так и будет.
Посыльный умчался. Ожидание потянулось тягучей волной – словно мед, льющийся из тарелки. Наконец послышались шаги. Из ворот вышел человек в холщовой хламиде. Волосы его курчавились, нос… знакомо ли вам выражение «античный нос»? Профилем Эрастофена гордился бы любой патриций Анатолая.