Гобелены лгут. Задайся кто-нибудь целью создать классификацию старушек, ведьма с гобеленов получила бы статус «гнусной карги». Госпожа Аччелерандо занимала промежуточное положение между «сбрендившей старушенцией» и «занятной бабулей».
Черного она не носила. Никогда.
Привычка видеть мир таким, каким он должен быть, играет с восприятием дурные шутки. Если вы знаете, что перед вами ведьма, воображение само дорисует черный плащ и остроконечную шляпу. Но госпожа Вилея одевалась вызывающе ярко. Три узорчатые кофты (зеленая, беж и киноварь), фиолетовая шерстяная юбка, синий фартук. Голову ее украшал растрепанный платок; выражение лица каждый миг менялось. Временами Хоакину казалось, что ей лет под девяносто, а временами – не больше сорока.
Настоящая ведьма. Вилея путала ковровые дорожки, варила зелья, разговаривала с рыбками в фонтане. Младенцам, заблудившимся в лабиринте дворцовых переходов, лучше бы не попадаться ей на глаза. А еще госпожа Вилея заготавливала хворост. Откуда она его брала, живя во дворце, – это загадка. Но все гвардейцы (а также канцлеры, поварята и министры) хотя бы по разу, да помогали донести вязанку.
– Пришли, касатик. Стой, раз-два.
Хоакин свалил хворост у входа в подсобку. Рубашка промокла от пота. Госпожа Аччелерандо нырнула в каморку и принялась греметь ведрами. Возилась она долго: переставляла швабры, развешивала тряпки. На Хоакина пахнуло с детства знакомыми запахами. Мыло, мокрая шерсть и песок. В школьные времена Истессо частенько прятался от одноклассников в подсобке, среди щеток и лопат.
– На сегодня хватит, – пробормотала Вилея, пряча связку ключей под фартук. – Разбаловались охламоны.
Даром что дворец – свинячат, как свиньи.
Она вытерла руки о фартук и приказала:
– Подсобка, подсобка, повернись к фойе задом, ко мне – передом.
Стена заскрипела, задрожала. Дверной проем поехал в сторону. Промелькнули ведра, штукатурка, каменная кладка, замурованный скелет – и выплыл темный проход.
По другую сторону темноты находилось ведьмино обиталище. С притолоки свисали клочья паутины. Капала вода. Где-то что-то скрежетало и попискивало.
Лоб и щеки Хоакина овеяло слабым током воздуха. Фея выбралась из чайника и уселась на плечо стрелка.
– Чудо какое! – восхитилась она. – Вы здесь живете, бабушка?
– И-эх, дочка. Где ж еще жить? Чай, шарлатановы маги парчовых покоев не дадут. Шевелиться приходится.
Взгляд Вилеи построжел.
– Входите, гости дорогие, входите. Не стойте на пороге. Жилплощадь неучтенная, в пожарные реестры не внесена. Не ровен час, увидят – по инстанциям затаскают.
Хоакин взвалил на плечо вязанку и шагнул в темный проем. Маггара пискнула и ухватила стрелка за волосы. Сквозняк усилился. С каждым шагом он становился сильнее, превращаясь в ревущий ураган, а потом все стихло.
Полоска тьмы.
Свет.
Горницу свою Вилея содержала в чистоте. Ничего лишнего: лежанка, печь, сундук. На сундуке красный копер с золотыми симплициссимусами – единственное яркое пятно в горнице. В центре комнаты накрытый стол, вокруг – разнокалиберные лавки. С потолка свисают связки трав. На полках средь горшков лежат старые книги, ступки, хрустальные шары.
Но самое интересное – окно, сквозь которое виднеется лесная чаща. Поляна и кувыркающиеся на ней оленята. Неужели в Бахамотовой Пустоши растет лес? Или же это очередная иллюзия?
– Фу-фу! – сморщила нос госпожа Вилея. – Чую дух деревудский. Али гости незваные пожаловали? Вот я на косточках молодецких поваляюсь-покатаюсь.
– Что вы сказали, госпожа Аччелерандо?
– Не бери в голову, милок. Есть такое слово – ностальгия. Вот это она, родимая.
Вилея огляделась, достала тряпку и принялась смахивать невидимые пылинки. Хоакин сбросил хворост у печи, а сам уселся за стол. Маггара и Инцери пристроились среди посуды.
Наконец Вилея закончила с уборкой. Села напротив стрелка, подперла щеки кулаками.
– Явился, значит, касатик, – пробормотала она задумчиво. – То-то мы гадали с подружками – где объявишься? А ты – вон он. С Бахамота решил начать.
Хоакин молчал. Спрашивать что-то пока не имело смысла. Раз уж ведьма не поленилась, отыскала его, значит, все сама и расскажет.
– Провидица я, – сообщила госпожа Вилея. – Многое мне открыто. Чаю хочешь? С твоей-то посудиной, – кивнула она на обиталище Маггары, – поди нечасто чайком балуешься. А я пока расскажу, что знаю. Может, на что и. надоумлю.
Отказываться стрелок не стал. Маггару, как старшую, допустили к столу, а саламандру Аччелерандо определила в печь – с угольками повозиться. Мало-помалу, под ватрушки да синский кокей-чай, завязалась беседа: