Конкорд имел большое значение для меня по той причине, что мама всегда мечтала переехать туда. В первые годы после свадьбы она ненавидела одиночество и уединенность Мидлхема и словно зациклилась на этом престижном пригороде для богачей с его остроконечными крышами домов, домохозяйками в модной одежде, эстетскими ювелирными магазинами. Отец уже устал слушать об этом, поэтому мама наряжала меня в лучший костюм и везла нас со старшей сестрой обедать в Конкорд, часто в ресторан «Конкорд-Ривер», а потом мы ходили по магазинам; она покупала одежду или драгоценности, или «Рокфор» и «Пино-гри» в сырном магазине Конкорда. Ни я, ни отец не удивились, когда в мой последний год обучения в средней школе Дарфорд-Мидлхем Элейн ушла от отца и переехала в съемную квартиру на главной улице в самом центре Конкорда. Там она прожила примерно год, а затем уехала в Калифорнию вместе с разведенным бухгалтером.
Отец вышел на пенсию и до сих пор живет в Мидлхеме, где создает диорамы на тему Войны за независимость. Я навещаю его раз в неделю, по четвергам. Если погода теплая, выше пятнадцати градусов, он готовит мне стейк на гриле. Если ниже пятнадцати градусов, он готовит чили. Сестра приезжает раз в год на День благодарения. Это единственный день, когда мы видимся с ней, так как живет она на Гавайях со вторым мужем и его четырьмя детьми. С матерью она видится намного чаще, отчасти потому, что мама все еще живет в Калифорнии, а отчасти потому, что они очень похожи. Иногда я думаю, что после развода наша семья разделилась по половому и географическому признаку: мы с отцом остались на востоке, а мама с сестрой перебрались на запад.
Поднимаясь по ступеням «Конкорд-Ривер», я невольно вспомнил маму и то, как я сидел в заклеенном обоями ресторане и ел морепродукты на обед, мама пила коктейль «Пинк-Леди», а мне заказывала «Пепси» с долькой лимона. Мы с Лили договорились встретиться в баре, а не в ресторане. Но я забыл, что в лабиринтах «Конкорд-Ривер» два бара, один в форме буквы «L» напротив ресторана, а второй – большой, в дальнем конце. Я выбрал бар поменьше, так как там было пусто, и со своего стула мог наблюдать за коридором, ведущим во второй бар. Я заказал «Гиннесс» и решил пить как можно медленнее. Я не собирался напиваться.
Всю неделю после возвращения из Лондона я много времени проводил с женой. Миранда засыпала меня идеями о меблировке дома в Мэне. В библиотеке у нас стоял винтажный карточный стол, на который она выложила вырезки из каталогов и распечатки из Интернета. Я старался не думать о ней и о Брэде Даггете, когда она показывала мне вещи, которые необходимо купить для дома. Я соглашался на все: кафельный пол с подогревом для всех ванных комнат; кухонная плита «Викинг» за двадцать тысяч долларов; закрытый бассейн. И пока я кивал головой, меня успокаивала лишь одна мысль – она умрет, от моих рук. Я думал об этом непрерывно, любовался этой мыслью, словно бриллиантом, разглядывал ее со всех углов, выискивал пороки и изъяны, выискивал чувство вины или сомнения, но не находил ни того ни другого. Осталось только одно – убежденность в том, что Миранда – чудовище, которое мне придется уничтожить.
Она вернулась в Мэн в четверг, взяв с меня обещание, что я приеду к ней на выходные. Прежде чем уехать, она привела меня в библиотеку, чтобы показать еще несколько вещей, которые хотела заказать из многочисленных каталогов. Она показала мне фотографию на своем мобильном – картину, которая идеально подойдет для столовой.
– Размер шесть футов на девять, – объяснила она. – Будет прекрасно смотреться на южной стене.
Я взглянул на крохотное изображение. Было похоже на мужскую голову, уши горели.
– Это автопортрет Мэтт Кристи, – пояснила она. – Выгодное вложение. Посмотри в Интернете, если не веришь. – Затем она назвала чудовищную сумму, сопроводив ее словом «торг».
– Подумаю, – ответил я.
Она подпрыгнула от радости и поцеловала меня.
– Спасибо, спасибо.
Она прижала руку к моему паху, провела пальцами по ширинке моих джинсов. Несмотря на мое отношение к ней, я почувствовал, что страстно хочу ее.