Цирк был сумрачен и пуст, как ночной лес. Заслышав шаги, змея неторопливо высунула граненую башку из своего ящика, смерила Зюню пустым взглядом и показала ему двойной противный язык. Заревел осел в стойле, и его тоскливый прерывистый рык более подходил к пустынной азиатской местности, чем к вишневому городу Сороки. Зюня обошел кругом палатки и наткнулся на лилипута Дмитрия Семеновича, грустно сидевшего на лавочке. Лилипут пил пиво из бутылки, казавшейся непомерно большой в его игрушечных руках.
- Люди - дрянь, - сказал Дмитрий Семенович. - Дрянь, грязь и безобразие... На, поправься! - Он протянул Зюне бутылку.
- А где все? - отпив, спросил Зюня.
- Все сбежали, - сказал Дмитрий Семенович. - Галкин их подбил. Как ты ушел, они деньги поделили и сбежали.
- Тебе, что ли, не дали? - с сожалением спросил Зюня.
- Дали, - сказал лилипут. - Всё по-честному.
- А что ж ты не ушел? - спросил Зюня.
- Потому что я человек! - сердито выкрикнул Дмитрий Семенович. - Так нельзя делать никогда! Ты им душу, дуракам, а они думают, что это деньги.
Обняв лилипута за плечи, Зюня смутно улыбался. Сбежали и всё бросили. И Альперович сбежал. А этот, маленький, остался, хотя ему в Сороках пропасть легче всего: собаки порвут. Значит, не все все-таки подлецы, раз остался.
- А сыну твоему как теперь объяснишь? - сказал Дмитрий Семенович и рукой махнул.
- Змею-то куда денем? - не ответил Зюня. - Она смоется, а потом неприятности большие.
- В милицию надо ее сдать, - сказал лилипут. - А куда еще?
- В Сороках никогда такого еще не было, - сказал Зюня. - Скучный городишко, с тоски можно околеть: работай да жри. Ну, еще телевизор. А размаха - нет!
- У тебя зато есть, - уверенно сказал Дмитрий Семенович. - Есть размах!
- Надоело мне тут, - сказал Зюня. - Я в Израиль уезжаю, на ПМЖ.
- В добрый путь, - пожевав губами, сказал лилипут и отвернулся.
- Там таких, как ты, ни одного, - как бы извиняясь, сказал Зюня. Разрешение только евреям дают, больше никому. Строго...
- Думаешь, у нас национальности нет, раз мы такие? - глядя в сторону, сказал Дмитрий Семенович. - Есть! У меня мама еврейка, она в Барнауле живет, а отец из местных. Про нас, если хочешь знать, люди вообще думают, что мы неизвестно откуда. Разве так можно!
- Погоди, погоди! - зачастил Зюня. - Не шуми, браток, не гони пену. У тебя справка есть? Ну, что мама твоя из наших?
- В метрике записано, - сказал Дмитрий Семенович. - На лоб я, что ли, эту метрику приклею?
- Не на лоб! - помотал головой Зюня. - За такую метрику люди, знаешь, сколько денег платят? Давай поехали с нами, чего тебе тут болтаться! Ведь пропадешь! А там море, бананы с апельсинами круглый год. Может, мы там цирк откроем.
- Только цирка там не хватает! - разумно заметил Дмитрий Семенович. - А не засмеют? Нет, не там, а здесь, где документы оформляют? В Киеве?
- Пусть только попробуют! - Зюня привстал и кулаки выкатил. - Я с тобой пойду! Засмеют! Это кого это они засмеют?
В Киеве не засмеяли, а лишь похихикали в рукав: какой маленький, а уже еврей... В израильском посольстве тоже в восторг не пришли, религиозный специалист долго изучал метрику Дмитрия Семеновича, поглядывал на него испытующим взглядом и поводил от плеча к плечу сильным, здоровым лицом, опушенным библейской бородой. Еврейская мама из далекого Барнаула вызывала суровые подозрения специалиста, он был убежден, что где-то тут скрыт обман: священные книги даже намеком не упоминали о том, что среди семени Авраама, Ицхака и Яакова затесался лилипут. Но метрика была подлинной, лилипут числился, таким образом, евреем по материнской линии, и этого было достаточно. Неисповедима воля Господня, а пути его непостижимы. Пусть едет лилипут Дмитрий Семенович на Землю обетованную, туда кто только сегодня не набежал.
- Бабушку вашу как звали? - предпринял последнюю попытку религиозный специалист.
- Сура-Бейла! - уверенно оповестил лилипут, подученный Зюней.
- А по субботам что она делала?
- Свечки палила!
- А какое было угощение?
- Фаршированная рыба с красным хреном!
Козыри специалиста были биты, как выразил бы свое отношение фокусник Альперович, еврей несомненный...
Они отправились в Верхнюю Галилею, в орехово-инжирный городок Рош-Пина. Зюня водит полугрузовичок-тендер, Буги ходит в школу, а Дмитрий Семенович получает ежемесячное пособие от Службы социального страхования как инвалид детства.
Учитывая культурные запросы местного населения, все трое вынашивают мечту открыть передвижной цирк со змеей-боа, силачом и, желательно, с бородатой женщиной.
Может, уже и открыли.
ЗОЛОТАЯ БАШНЯ
В цветочном магазине Гликштейна на площади царя Саула дела идут хорошо; на приятной сумме оборота не сказываются ни время года, ни колебание курса тель-авивской биржи, ни стрельба на границе. И если народ не осаждает прилавок и не расхватывает тюльпаны с орхидеями - и не надо: устойчивые доходы обеспечиваются заказами для Золотой башни.
Как появилось в обиходе это название - "Золотая башня" - уже едва ли кто достоверно припомнит. Верней всего, запали кому-то в голову другие два слова, мелькающие то и дело на легких страницах газет и рекламных проспектов - "Золотой возраст", - и, чуть подправленные и подредактированные, прилепились-припечатались к трехэтажному дому престарелых, выглядывающему на улицу Пророчицы Деборы из эвкалиптовых и пальмовых зарослей. Но, вполне возможно, не осталось в стороне и иное обстоятельство: эта богадельня стояла среди мраморных особняков богатой Герцелии, и проживание в ней, в двух шагах от морского прибоя, влетало старикам или их детям в золотую копеечку.
Так или иначе, но никого из клиентов в их золотом возрасте, ни шуструю обслугу, ни тем более владельца заведения г-на Шая Фрумера не занимал вопрос: а зачем, собственно говоря, и чего ради понадобилось собирать под общей крышей стариков и старух, связанных между собой лишь одним, уже истончавшим и истрепавшимся шнурком - возрастом. А больше их ничего не объединяло - ни любовь к морю или эвкалиптам, ни тяга к игре в домино. С тем же успехом можно было собрать в одном питомнике только рыжих, или только кривых, или только рожденных от еврейской матери. Да что там пигмент или инвалидность! Еще полшага, еще шажок - и можно представить себе облезлых попугаев с кисточкой над горбатым шнобелем, в сетчатой вольере, или угрюмых козлов за колючей проволокой, пусть даже и позолоченной... Прекрасная пестрота мира никак здесь не проступала. Улица Пророчицы Деборы день за днем текла мимо Золотой башни, омывая ее розовые вялые стены, прочные, как память о башне Вавилонской.
Проволока, правда, не вилась вокруг богадельни, а красиво темнела изгородь - кипарисы вперемежку с зелеными шарами стриженого кустарника. Пересекать декоративную межу не возбранялось обитателям богадельни, но никто из них не выходил и не выезжал в креслах-каталках в сопредельный мир, на волю. Старики, числом около тридцати, большую часть дня проводили в гостиной второго этажа с полукруглым застекленным фасадом, выходившим во двор. Песчаная площадка двора с четверкой финиковых пальм, с клумбой посередине, упиралась в кипарисы и шары забора, за которым открывалась улица Пророчицы Деборы. Впрочем, открывалась она взглядам лишь тех, кто глядел в окна полукруглой гостиной, из прохладного кондиционированного пространства. Из-под пальм двора, пропеченного солнцем, улица не просматривалась, зато слышен был накатывающий шум проезжающих автомобилей и голоса редких пешеходов.
Во дворе, на пластмассовых дачных стульях, содержались с девяти утра по пяти часов пополудни приходящие старики. Этих стариков, как детей в садик на продленку, приводили и забирали родственники. Приходящие, таким образом, ни в коей мере не являлись полноправными жильцами Золотой башни - они гнездились у ее подножья, на птичьих правах. Их взлет на второй этаж, в полукруглую гостиную, означал бы кардинальную смену финансовых ориентиров; такое могло бы им привидеться разве что в беспокойных старческих снах. Но сны о чудесном неожиданном обогащении - свалившийся с неба под ноги мешок золота или клад в глиняном горшке - не тревожили приходящих стариков: им мерещились голубые тихие холмы, по которым гуляли вежливые юноши и девушки с крыльями из белых перьев за спиной. Клады и золотые мешки снятся молодым.