Я возвращаюсь наверх и сажусь на каркас кровати. Я не знаю, что делать. У ангела была бы хоть какая-нибудь идея, куда идти дальше. Старк бы чем-нибудь занялся. Чем-нибудь глупым, но чем-нибудь. Если бы я мог удержать его от пьянства, было бы неплохо иногда иметь его под рукой. Но он пропал.
— Есть сигареты? — спрашивает Касабян.
Я оглядываюсь по сторонам, но ничего не нахожу. Снова спускаюсь вниз и нахожу на прилавке наполовину скуренный бычок. Поднимаюсь с ним наверх, прикуриваю зажигалкой Мейсона и протягиваю Касабяну. Он делает пару затяжек.
— Не хочешь?
— Нет.
— Чувак, ты какой-то другой. Не как в другой форме депрессии. Я такое уже видел. Тот укус основательно ебанул по тебе.
— Я в порядке. Я просто не пью и не курю. Мне лучше.
— Тоже обхохочешься. Обычно, в этот момент ты бы отпустил какую-нибудь тупую шутку вместо того, чтобы сидеть здесь, словно тебя только что ударили электрошоком.
— Могло бы быть и десять.
— Что это значит?
— Это демонская шутка. Когда Бог сбросил их с Небес, они падали девять дней, так что когда все летит в жопу, говорят…
— …Могло бы быть и десять. Мило. Теперь ты разыгрываешь какую-то демонскую стендап-сценку. Ты станешь звездой канала «Трезвость — норма жизни».
— Интересно, где-нибудь осталась еда?
— И пиво. Ты можешь быть сестрой Марией Сухой Округ, но некоторые из нас всё ещё люди и нуждаются в выпивке.
— Посмотрю, что можно сделать.
Я закрываю за собой дверь и выхожу главный вход.
Бульвар представляет собой город-призрак. Какое потрясение. За углом пятна крови и догорающий гараж, но худшее, кажется, уже позади. Я прохожу мимо дюжины разграбленных магазинов, включая несколько продовольственных, но не могу заставить себя войти. Я голоден и не выше того, чтобы красть, но не хочу споткнуться внутри о какие-нибудь недоеденные тела.
Будь я религиозным человеком (и нет, знание того, что рай и ад, Бог, дьявол и ангелы существуют, ничуть не способствует религиозности), я мог бы принять то, что наблюдаю, за знамение. Снаружи «Пончиковой Вселенной» очередь. Окна разбиты, и некоторые кабинки разгромлены, но у них есть электричество, и они наливают кофе для длинной очереди из контуженых гражданских. Кофе было бы неплохо, но, если я встану в очередь, кто-нибудь может попробовать заговорить со мной. Я иду дальше.
— Эй!
Кто-то кричит, но голос не звучит испуганно, так что я не оборачиваюсь. На мою руку ложится чья-то рука. Я оборачиваюсь, готовый врезать или выстрелить.
Это Джанет, та пончиковая девушка. Она бледна, волосы взъерошены и растрёпаны, а глаза тёмные, словно она не спала с Дня Сурка.
— Ты жив, — говорит она.
— Как и ты. Как китайская еда?
— Чоу-мейн[328] была жирной, но свинина Му Шу отличной. Держи. — Она и сует пакет мне в руку.
— У нас закончились оладьи, так что здесь просто набор из того, что у нас осталось. Мы не пекли ничего свежего, так что они слегка чёрствые. Но кофе горячий.
— Думаю, ты только что спасла мне жизнь, Джанет.
— Значит, мы в расчёте.
— Я действительно рад тебя видеть.
— И я тебя.
Она целует меня в щёку и бежит обратно в «Пончиковую Вселенную». Люди в очереди таращатся на меня, гадая, чем я заслужил особое обращение.
Я спас ваши жизни, засранцы. Дайте мне грёбаный донатс.
Когда я возвращаюсь, на каркасе кровати сидит Кэнди.
— Привет.
— И тебе привет. Хочешь «медвежий коготь»?
— Нет, спасибо.
— Полагаю, ты уж знакома с Касабяном.
— Ага. Мы болтали о фильмах и сплетничали о тебе вчера вечером.
Я кладу сумку на стол Касабяна и сажусь рядом с Кэнди.
— Мне так жаль дока.
Ей требуется некоторое время, чтобы что-нибудь сказать. Она изо всех сил старается не заплакать.
— Угу. Ты же знаешь насчёт него, верно?
— Что он мой отец? Ага. Слышал.
— Мне жаль. Я хотела тебе сказать, но он мне не разрешал. Он хотел сделать это, когда придёт время, и вы могли бы просто побыть вдвоём какое-то время, поговорить или побороться, или чем там занимаются отцы с сыновьями.
— Думаю, я буду скучать по нему.
— Угу. И я тоже.
Она прижимается ко мне. Я обнимаю её, потому что ангел знает, что я должен делать в такие моменты.
— Я тоже скучала по тебе, — говорит она. — Я знаю, ты считал нас с доком любовниками, но это было не так. Каждый из нас по-своему облажался, и мы заботились друг о друге, но док никогда не забывал, что случилось с женщинами, которых он любил, и что случилось с детьми, которые у них были. В нём просто больше не было этого чувства. Ты единственное его существо, которое выжило.