— Ты посиди, — сказал Мурзин, прервав себя на полуслове. — Ничего пока не трогай, я сейчас.
— А закусывать можно? — удивился Сергей.
— И выпивать. Хотя, чего ж без меня? Погоди.
Он вышел и позвонил к соседке. Валентина Ивановна вышла в одном халатике, раскрасневшаяся, с мокрыми волосами, — видно, мылась.
— Кто был этот электрик? — спросил он. Наш?
— Новенький, я его раньше не видела.
— Когда он у меня счетчик смотрел, вы были возле него?
— Я ему табуретку принесла, а потом забрала.
— И ни на минуту не отходили?
— Только за квитанциями бегала. Когда он начал ругаться. А что? — Она побледнела. — Что-нибудь пропало?
— Все в порядке. Я так.
Вернувшись, Мурзин остановился на пороге и опять стал осматриваться. Беспокойство, возникшее в нем, когда увидел сдвинутый коврик, и приглушенное Серегиной болтовней, теперь переросло в чувство тревоги. Сергей вскочил, собираясь растормошить непонятно отчего вдруг загрустившего друга-приятеля, но Мурзин прикрикнул на него так, что тот опешил.
— Сиди, не двигайся. Не нравится мне это.
— Что?
— Не знаю. Сиди.
Он знал, как и где может быть спрятан жучок для подслушивания, перетрогал все, что только можно, ничего не нашел и остановился возле кровати. Внимание привлекла подушка. Обычно, заправляя постель, он просто бросал ее, по курсантской привычке поддергивал за уголки и так оставлял. Теперь же она была аккуратно положена, а два из четырех углов наволочки вмяты внутрь.
— Тебе в туалет не надо? — спросил он Сергея.
— Нет, а что?
— А я часто бегаю. Простатит проклятый.
— Говорят, он у половины мужиков. Особенно у тех, кто с бабами редко спит. А у тебя что, до операции дошло?
— Пока нет, но по ночам часто вставать приходится.
— Ну, напомнил. Схожу, пожалуй.
Он встал, потянулся и вышел в прихожую. Мурзин кинулся за ним, закрыл дверь и, вернувшись к кровати, осторожно приподнял подушку. Под ней лежала пачка «Мальборо».
Курил Мурзин мало — две-три сигареты в день, — но никогда «Мальборо». Из принципа. И теперь он смотрел на эту пачку с удивлением и, что уж от себя-то скрывать, — со страхом тоже.
— Ого! Закурим?
Неслышно подошедший сзади Сергей, протянул к пачке руку, и Мурзин не рассчитанным резким движением схватил эту руку, вывернул.
— Не трогать!
— Ты что, сдурел?!
— Без рук останешься, — с ледяным спокойствием сказал Мурзин.
Он позвонил знакомому военкому, попросил срочно прислать пиротехника.
— Сапера? — удивился военком. — Домой? Что у тебя?
— Думаю, тот случай, когда, как говорится, лучше перебдеть, чем недобдеть.
— Может, милицию?
— С милицией погоди.
— Тогда я сам приеду.
— Давай.
Не отводя глаз от коробки, Мурзин попятился к столу и сел.
— Такие вот дела, друг Серега.
— Значит, это ты меня на всякий случай в туалет-то спровадил?
— Мало ли что. Жалко ж дурачину. А ты Родине нужен.
— Что?! Ну, хохмач!..
— Я серьезно. Ты все усек, что я тебе говорил? Оформляй визу, да побыстрей. Выпей на посошок и — с Богом.
— Прямо сейчас ехать?!
— Прямо сейчас. Не надо, чтобы тебя тут видели.
8
… Отринь гордыню, не мни себя Богом. Потому что тебе мало дано. Но в том малом, что тебе дано, ты обязан быть Богом. Ибо ты создан Богом по образу Его и подобию.
Отринь гордыню. Но и самоуничижение тоже отринь. Богу не нужны ничтожества, унижающие себя. Даже постом и молитвой. Пост и молитва для того, чтобы ты не забывал о своем предназначении исполнять волю Бога. Чтобы в том малом, что тебе дано, ты творил, созидал, обогащая себя и людей, мир. Не распознать, загубить это малое, данное тебе, и есть неисполнение Божьей воли…
Сатана говорит: "Ты червь". Божественность, заложенная в тебе, настаивает: "Ты — подобие Бога!"
Гордостью живи, но не гордыней. Будь творцом и учись в каждом видеть творца. И делай, делай, а не рассуждай. Рассуждение — лишь преддверие к делу. Помни Евангелие: "Молитва без дел — мертва". И не откладывай на потом, не забывай урок Гамлета: "Погибают замыслы от долгих отлагательств"…
Сергей мог бы дальше продолжать свою "умственную физзарядку", как он ее называл, но решил, что этого на сегодня достаточно, и вылез из-под одеяла.
Солнце уже оседлало подоконник, а это значило, что времени — не меньше девяти. Жена спала, пухлая рука ее лежала на цветастом пододеяльнике. Захотелось поцеловать эту руку, повыше, у плеча, но он знал, чем это кончится, и заставил себя отвернуться. Сунул ноги в шлепанцы, тихонько закрыл дверь, прошел на кухню, затем на балкон, откуда, с седьмого этажа, открывались замечательные виды, созерцание которых вдохновляло не меньше, чем утреннее самовнушение.
Сегодня у него было ДЕЛО. И сегодня, и завтра, и еще сколько-то дней. Не коммерческая трепотня с дебилами, у которых на уме и языке одни только баксы, а дело государственной важности, на которое сподвигнул-таки его Сашка Мурзин.
— "Ищу я в этом мире сочетание прекрасного и вечного", — вслух процитировал он Бунина. И тут же вспомнил из Платона: — "Созерцанием высшей красоты, дорогой Сократ, только и может жить человек, ее однажды узревший".
Высшей красотой для Сергея в настоящее время была его теория о русской национальной наследственности, уходящей корнями в тысячелетия территориальных общин. Может, это и не его теория, может, где-то вычитал о ней, но он осознал ее и радовался своему осознанию.
Сергей помахал руками и снова замер, опершись о перила. Внизу кудрявились заросли парка, за ними блестели извилистые пруды, называемые Барскими. Другие берега прудов полого вздымались к знаменитым на все Подмосковье Гребневским храмам Смоленской иконы Божьей Матери.
Бывал здесь Сергей много раз. Ходил и на службы, стоял, слушал речитативы текстов, но не крестился. Ему, не- верующему, каким он себя считал, казалось святотатством креститься только потому, что другие крестятся. Самым удивительным было то, что он, неверующий, был уверен, что Бог есть. Пусть не Бог, а нечто всеобьемлющее, космическое, творящее гармонию мироздания. Законы природы? Но эти законы не в раздрае друг с другом, в конечном счете все они явно устремлены к добру и красоте.
Солнце, спрятавшееся на минуту за пухлое облачко, снова выплыло в синий простор, обласкав леса и воды мягким сиянием, высветив многоцветье храмов.
Опять вспомнился Бунин, и Сергей с выражением процитировал:
— "И нисходит кроткий час покоя на дела людские".
— Походи по магазинам, будет тебе покой.
Жена стояла в дверях в ночной рубашке, сердито смотрела на него.
Он знал, что лучше не возражать, и все же сказал:
— Утром нельзя сердиться, утром надо пускать в душу хоть немного радости.
— Ага! — злорадно воскликнула жена. — Цены вчера опять подскочили. Ты хоть знаешь, почем сейчас хлеб? Ничего не знаешь, живешь как у Христа за пазухой.
— За пазухой теплее, — засмеялся он, чмокнув жену в щеку, и спросил, чтобы переменить разговор: — Ленка проснулась?
— Как же, ее не разбуди, до обеда продрыхнет. Ты хоть знаешь, когда она вчера заявилась?
— Я все знаю. Иди, дай руками помахать.
Жена помедлила, но все же ушла. Он закрыл балконную дверь, но заниматься физзарядкой ему уже расхотелось. Поползли мысли все о том же, неотвязном: как выжить, если не воровать? Да и воровать-то уже негде, все растащено теми, кто был поближе к общественному добру и пораньше сообразил, что надо хватать. Все это знают, а поделать ничего не могут, только ругаются. И жена порой срывается, кричит: "Дайте мне автомат!" Смешно, конечно. Сказал как-то: "А ты знаешь, с какого конца он стреляет?" Отмахнулась зло: "Разберусь. С тобой разбираюсь, думаешь, легче?.."
Об оружии, за которое пора браться, теперь слышится отовсюду. Вон и знаменитый писатель Дмитрий Балашов публично заявляет: "Пока мы не возьмем в руки оружие, нас будут уничтожать… Этот свинский бардак, в какой господа демократы превратили нашу страну, мы уничтожим. Полностью. Со всеми его ныне торжествующими мерзавцами. И восстановим Россию…"