Телефон затрещал так громко, что Майк вздрогнул. Звонили из Ростока.
— Что, прибыл? — обрадовался Майк.
— Нет.
— Какого же черта!..
— Мы тут одного дипломата засекли.
— Какого еще дипломата?
— Русского. Когда-то работал в посольстве, в Копенгагене.
— И что он там делает?
— Пока ничего. Гуляет по городу.
— Багаж у него есть? — Майк задохнулся от внезапной догадки.
— Ходит налегке.
— Вот когда будет с багажом и ты этот багаж проверишь, тогда и звони.
Он бросил трубку и снова погрузился в мрачные размышления.
Было около десяти, когда Кондратьев подошел к белой двери офиса. Подергал начищенную до блеска бронзовую ручку и очень удивился, обнаружив, что дверь заперта. А он-то из деликатности не спешил к началу рабочего дня, чтобы с утра не огорошивать хозяев офиса своими заботами. Постучал, поскольку на звонок никто не отзывался, снова подергал ручку, огляделся, соображая, у кого бы спросить. Но дверь выходила прямо на улицу, и спрашивать было не у кого.
До одиннадцати он погулял вдоль дома, поглазел в окна на работающие конторы и какие-то кустарные мастерские, в которых прямо тут, на глазах у публики, девушки гнули из стекла разные диковинки. Отсветы газовых горелок падали на лица, и казалось, что девушки гримасничают.
Но и в одиннадцать и в половине двенадцатого двери офиса оставались запертыми. Это породило беспокойство. По его расчетам сухогруз, «Неринга» должен был стоять в порту, а поскольку наши рыночники вполне усвоили главный принцип бизнеса "время — деньги", то долго ждать у причала они не будут.
До порта было рукой подать, только свернуть с улицы в переулок и пройти по нему с полкилометра, не больше.
"Нерингу" он узнал бы издали: стандартный сухогруз типа «река-море», о каких в свое время много писалось, поскольку обладали они поистине уникальной всепроходимостью. И о капитане судна тоже знал: один из тех последних могикан, которые еще способны работать за совесть. Когда-то он водил «Нерингу» по внутренним морям. В пору воровской приватизиции стал как бы совладельцем судна, но скоро обнаружил, что никакой он не совладелец, а как был наемным работником, так и остался. С той лишь разницей, что раньше ему регулярно платили зарплату, теперь же он должен был сам ее добывать.
А внутренние водные дороги все больше превращались в подобие разбойных: каждый шлюз, каждый причал гласно и негласно захватывал свою властишку и требовал мзду. Терпение капитана лопнуло после того, как в Вытегре пьяный матрос отказался принять чалку, заявив, что он теперь хозяин кнехта и за каждый бздых ему надо ставить бутылку водки. Тогда капитан пробился в морской каботаж, и вот уже второй год водит судно от Калининграда в Росток и обратно. Каких-то 600 километров вдоль берега, ни тебе дебаркадеров, ни шлюзовых камер.
Но в порту «Неринги» не оказалось. И вообще необычно пусто было у причалов: стояли только два небольших судна под флагами Польши и Норвегии.
Уже не беспокойство, а настоящую тревогу испытывал Кондратьев, когда бежал по полого поднимавшемуся переулку. На этот раз белая дверь легко открылась, и он увидел юную девушку, почти гимназистку, сидевшую на краю стола и с умилением на лице красившую себе ногти.
— Мне нужен господин Леммер, — забыв поздороваться, торопливо спросил Кондратьев.
Девушка ойкнула и как-то мигом оказалась в кресле за столом с непроницаемо секретарским лицом. Это было так неожиданно и смешно, что он чуть не расхохотался.
— Господина Леммера сейчас нет, он в Заснице.
Засниц — порт на восточном побережье острова Рюген, до него больше ста километров, это Кондратьев знал.
— Мы должны были встретиться здесь, — растерянно сказал он.
— А вы кто?
Кондратьев протянул ей конверт Костика. Девушка вскочила, снова села и вдруг густо покраснела.
— Мы вас позавчера ждали, — не сразу ответила она.
— А я вот сегодня. Так получилось.
— Ой, а он, наверно, уже уехал.
— Кто?
— Этот… пароход.
Кондратьев даже не заметил нелепого словосочетания — "пароход уехал", так ошарашило его это известие. Вот почему он не нашел «Нерингу» в порту. Судно загружается в Заснице, и потому Леммер там. Конечно, в Заснице, это же почти на 200 километров ближе к Калининграду.
— Я сейчас, сейчас…
Девушка принялась лихорадочно листать блокноты на столе, схватила телефонную трубку. И через минуту подняла сияющие глаза.
— Не уехал, еще не уехал. Только через четыре часа. Вы успеете, если сразу…
Он зло поглядел на нее.
— Сразу… Где вы были? Я с утра здесь.
Девушка стала совсем пунцовой.
— Я… я задержалась. Извините…
Все было понятно. Какие секретарши не пользуются отсутствием начальства, чтобы прошвырнуться по магазинам, по разным своим салонам. Что в России, что в Германии.
— Вы успеете… Возьмите такси… Я виновата…
— Дозвонитесь до Леммера, скажите, что я еду. Пусть сделает все, что может…
Он знал, как непросто задержать отход судна. Каждая лишняя минута стоит денег. И потому почти побежал по улице, проклиная ее за длину, выраженную даже в названии.
Ему повезло: на следующем же углу увидел на крыше серого «Фольксвагена» белый колпачок с черными шашечками.
— Мне на остров Рюген, — твердо сказал он, чтобы пресечь возможные возражения водителя. И по московской привычке спросил: — Довезете?
— Куда угодно, — безразличным тоном ответил шофер.
— В Засниц, в порт. Только сначала на вокзал. Я возьму вещи. Побыстрей можно?
— В пределах правил.
То ли правила тут были резиновые, то ли шофер понимал их по-своему, только машина проскакивала перекрестки со скоростью отнюдь не городской, и уже через десять минут заезжала на стоянку возле вокзала.
— Нет, нет! — спохватился Кондратьев. — В переулок, пожалуйста. Вон туда.
Шофер удивленно посмотрел на него: тащиться с вещами так далеко? Но возражать не стал.
Кондратьев быстро спустился в подвальчик к автоматическим камерам хранения, достал чемодан и направился к выходу из вокзала, радуясь, что все получается без задержек. И тут он увидел двоих, спокойно идущих ему навстречу. Не вдруг понял, почему взгляд приклеился именно к ним: люди как люди, один повыше, другой пониже, оба навеселе, и ничем они не отличались от других пассажиров. Но он их видел не впервые, и это было главное, заставившее насторожиться. Тот, что повыше, шел, приподнимаясь при каждом шаге, словно пританцовывал. И вспомнилось: видел эту пару утром, когда сидел в кафе. И еще вспомнилось… И от этого другого воспоминания холодок скатился от затылка на спину: вот так же, пританцовывая, уходил человек от дома Клауса той ночью.
Одного мгновения было достаточно, чтобы оценить обстановку. Точнее, он ее еще не оценил толком, когда резко свернул в сторону. Глаза поймали указатель туалетов, и он быстро пошел в проход в направлении стрелки. Решение пришло на уровне подсознания. Сознание как раз предупреждало об опасности: туалетная комната станет ловушкой. Но ноги несли именно туда, в эту ловушку, и через несколько мгновений он, сунув в щель желтую монету в одну марку, оказался в глухой кабинке, запертой изнутри.
Он слышал, как эти двое вошли в туалетную комнату, захлопнули за собой дверь.
— Освобождайте помещение. Туалет закрывается на техническое обслуживание.
Это крикнул длинный. Голос Кондратьев узнал сразу: тот самый голос, что распоряжался в доме Клауса.
Кто-то зашебуршился в соседней кабинке, послышался шум воды и хлопнула дверь.
— Повесь там картонку снаружи, чтоб не лезли, — сказал тот же голос.
Минуту было тихо, а затем раздался стук в двери кабин. Стучали тяжелым металлическим предметом, всего скорей рукояткой пистолета, — в первую, вторую, третью. Кондратьев был в восьмой, последней. Или первой, если считать с другого края.
— Выходите. Выходите немедленно!
— Может, его тут нет? — тихо спросил другой голос, тоже знакомый по квартире Клауса. На голоса, как и на многое другое, память у Кондратьева была отменная.