А радио гнало песни. Сначала орало шлягеры, от которых опарой вздымалась беспричинная злоба. Потом выдало: "Любовь, друзья, вопрос такой, который всех касается". И опять перед ним встала Эмка, ее глаза, полные слез, последний поцелуй.
Когда песня прервалась резкими позывными «Маяка», Сергей раздраженно выключил радио. Но тут же снова включил: хотелось послушать последние известия. Тресков и хрипов хватало, но слова все же можно было разобрать. Разбитная дикторша плела что-то об указах президента, долженствующих утешить граждан, обалдевших от предыдущих указов. А затем в точности таким же тоном:
— Только что нам сообщили. В Балтийском море потерпел аварию морской паром «Неринга»… Судно затонуло в 20 милях от берега. Имеются жертвы…
Сергей бросил руку к приемнику, чтобы усилить звук, но сбил настройку. Когда опять поймал «Маяк», дикторша говорила уже о погоде.
— Ты что дергаешься? — очнулся Коля. — Веди ровнее.
Сергей заставил себя сосредоточиться на дороге и не думать о «Неринге», о Кондратьеве, который должен быть там, о проклятом архиве. Но это ему не удалось.
— Веди ровнее, — повторил Коля. — Что с тобой?
— Ничего.
Он не узнал своего голоса. Прокашлялся и повторил:
— Ничего. А что?
Коля помолчал минуту.
— Не, так не пойдет. Давай-ка я поведу.
Пересев за руль, он не успокоился, а все крутил головой, взглядывал на Сергея. Но ни о чем не спрашивал, из чего тот снова делал вывод, что Коля знает о нем куда больше, чем говорит.
И все-таки Сергей уснул. Ему-то казалось: не сомкнул глаз за своими думами. Но когда Коля толкнул его в бок, он вдруг увидел, что совсем светло.
— Приехали. Гляди.
Далеко впереди под блеклой синевой неба, будто мираж, будто белые облака над горизонтом, кучились нагромождения высотных домов московской окраины.
30
Электричка на Фрязино отошла от Ярославского вокзала точно по расписанию, минута в минуту. "Как в Германии", — подумал Сергей, устраиваясь у окна на теневой стороне вагона. И вздохнул облегченно:
— Все!
Но облегчения не ощутил. Если разобраться, поездка-то получилась пустой. Главное — добыть документы — не сделано. "Судно затонуло, есть жертвы", — сказало радио. Если Кондратьев был там и если ему удалось выплыть, то едва ли с чемоданом… И Клауса погубил, приперся к нему с этим проклятым блокнотом… И в личном плане — пустышка: с Эмкой, как мечталось, не пообщался… И подарков домой не привез. Жена и дочка в один голос заявят: забыл о них. Хотя тут можно еще выкрутиться, купить что-нибудь в коммерческом ларьке и сказать: из Германии.
А вот перед Костиком не оправдаться, это уж точно. Задолжал — вовек не расплатиться.
От мрачных мыслей разболелась голова, и Сергей всю дорогу заставлял себя дремать, чтобы хоть немного успокоиться.
На перроне во Фрязине, когда вышел из вагона, он вдохнул поглубже свежий, не в пример московскому, воздух и, в полном соответствии с правилами самовнушения, произнес вслух:
— Ну, теперь все!
И тут же почувствовал, что кто-то на него смотрит. Огляделся и похолодел: на площади в окружении запыленных машин стояла чисто вымытая «Вольво» и из ее раскрытого окна кто-то махал ему рукой. Подойдя, Сергей увидел круглую физиономию Костика.
— Привет, — сказал он, стараясь придать голосу беззаботность.
— Привет. Это вы или не вы? С усами…
Только теперь вспомнил Сергей о своих усах и ужаснулся: вот бы домой заявился в таком-то виде!
Не отворачиваясь, он содрал усы, сунул в карман.
— Это так, для красоты.
— А-а, — сказал Костик, почему-то не удивившись этому маскараду. Давно приехали?
— Только что. — Он махнул рукой на электричку, все еще стоявшую у перрона с раскрытыми дверями.
— Да, да, вчера вас еще не было, я спрашивал.
— Кого-то встрачаете?
— Вон ту цацу. — Костик показал на девчушку лет шести, в розовом платьице, идущую об руку с пожилой тетей. — В Калининград ездили.
— В какой Калининград?
— Да в наш, в наш, четыре остановки на электричке. В бассейн ездят.
— На электричке? Почему же не на машине?
— Еще баловать…
— А вы, значит, встречаете?..
Он не знал что еще говорить, все тянул с главным. Но Костик сам и выручил.
— А я испугался, как узнал о гибели «Неринги». Вы же там… Мне сообщили, что представитель прибыл, а потом…
— Там был другой представитель.
— Я же не знал. Очень рад, что у вас все в порядке.
— В порядке? А груз?..
— Груз застрахован. Еще неизвестно, что лучше. Да вы садитесь в машину, поместимся.
— Дойду. Мне еще в магазин зайти.
— А, ну да… Завтра жду вас.
По пути домой Сергей купил коробку конфет, тщательно осмотрел ее со всех сторон. А то ведь наши конфетчики приспособились свою продукцию маскировать иностранными надписями. Что дочке купить, так и не придумал. Разозлился и купил вторую точно такую же коробку. Дома, конечно, удивятся, поехидничают насчет его небогатой фантазии. Но Ленка и обрадуется, утащит конфеты к себе в комнату, будет втихаря поедать их.
Чем ближе подходил он к дому, тем больше грызла совесть: все-таки за границу ездил, а будто дальше Рижского рынка не уезжал. И все же теплей становилось на душе: домой вернулся. После стольких-то передряг.
Постоял у подъезда. Все тут было как прежде. Машины одна к другой, «ракушки» вразброс по всему двору, баки для мусора, как всегда, переполненные, ребятишки визжат возле давно поломанных качелей…
— Ну, кажется все, отмаялся!
Но тут же и настигла очередная напасть: лифт не работал. Пришлось тащиться пешком на седьмой этаж. Еще дорогой решивший заявиться домой без шума — потому и не позвонил из Москвы, не предупредил — он достал ключ. Но ключ в замок не вставлялся — мешал другой, вставленный изнутри. Пришлось звонить. Раз и другой. К двери никто не подходил. Он постучал и опять безрезультатно. Все это сначала удивило, а затем встревожило. Даже кольнула ревность: — жена заперлась? Или это Ленка куролесит со своими ухажерами?
Сергей припал ухом к двери, услышал шорохи: дома кто-то был.
— Таня! Ленка! — позвал он в щель, где дверь неплотно прилегала к косяку. Сколько раз собирался заделать эту щель да все руки не доходили. И вот теперь она пригодилась.
— Кто это? — пропищали за дверью. Голос вроде бы знакомый, но явно не Танин и не Ленкин.
— Да я же, я, Сергей. Чего ты заперлась?
— Кто?
— Не узнаешь, что ли?
Замок тихо щелкнул, дверь приоткрылась, и Сергей увидел… Эмку.
Окатило ознобом. Он потряс головой, видение не исчезло. Эмка была в длинном халате жены, в тапочках на босу ногу, будто только что вылезла из ванны.
Он переступил порог и повернулся закрыть дверь. И подумал, что не иначе сходит с ума, если в собственной жене чудится другая. А когда повернулся, снова увидел перед собой Эмку.
— Ты?!
— Приехала вот. Самолетом. Еще вчера…
— А Таня где?
— На работе.
— А Ленка?
— Удрала куда-то.
— А ты чего заперлась?
— Боялась. Таня сказала: никому не открывать. А тут звонят, стучат в дверь.
— А если это я?
— Таня сказала: у тебя свой ключ.
— Так ключ же изнутри в двери. Не открыть снаружи.
— Забыла я…
Больше он не дал ей ничего сказать, обхватил за плечи, ткнулся носом в теплую щеку, задохнулся…
Что было потом, не запомнил. Читал в романах о беспамятстве, охватывающем мужиков, да и баб, наверное, тоже в определенные моменты, не больно-то верил. А тут у самого…
Пришел в себя внезапно, увидев возле кровати черный чемодан, точно такой же, какой увез Кондратьев. Мелькнула мысль: не снится ли все это? Дотянулся рукой, потрогал чемодан. Затем потрогал Эмку. Под пальцы попалась шелковая кожа бедра, вдрогнувшая, напрягшаяся.
В дверь зазвонили, длинно, настойчиво, и забарабанили кулаком. Эмка вскочила, заметалась по комнате, хватая вещи.