Я вновь взглянул на рощу.
— То есть, — проговорил я, — этот злыдень нам сейчас голову морочит?
— В яблочко, мой дорогой ведьмак. Боится под солнце выйти, ибо сил у него днем почти нет. Вот и гонит на тебя страх, чтоб прогнать опасность да шкуру свою сберечь.
— Хрен прогонит!
— Ну, кабы навья тебе армию показала, ты бы тоже драться полез? — резонно предположила Лавиния. И, не дождавшись ответа, вынула из чехла лук: — Гляди, ведьмак, как волшебницы с мороком разбираются.
На тетиву легла белооперенная стрела, эльфийка прицелилась. Синие глаза сощурились, превратившись вдруг в сосредочие льда. Я залюбовался — ни дать, ни взять: богиня Охоты, дерзкая, смелая, умная!
Губы Лавинии зашевелились, девушка нараспев прочла короткую волшбу. А в следующий миг, звонко тренькнув, стрела исчезла в роще, нагло проигнорировав мужиков.
За деревьями ярко сверкнуло, следом взметнулся тяжелый вой, наполненный болью и ненавистью. Мужики пропали, словно и не было их никогда!
Спокойно, будто всю жизнь только и занималась, что уничтожала нежить, Лавиния спрыгнула с седла и потащила новую стрелу из колчана. Наконечник этой блистал колдовским огнем.
— Пойдем, ведьмак, — кивнула эльфийка. — Теперь призрак от нас не уйдет, ему просто некуда.
Я кивнул, впечатленный до нельзя. С шипением клеймора покинула ножны, я спросил:
— Командуй, воительница, что мне делать?
На щечках Лавинии вдруг расцвел румянец. Не глядя на меня, эльфийка пискнула:
— Рядом иди, да под ноги гляди. С навьей я сама разберусь. А вот гадов ползучих, ужей всяких, гадюк страшных, боюсь — мочи нет…
* * *
Пораженный короткой, но чрезвычайно результативной битвой на болоте, я выбрался из оврага молчаливый и с новыми впечатлениями.
Вот оно, значит, как на самом деле.
Ведьмачье дело по большей части составляют амулеты, эликсиры, благородная сталь и добрая драка. Но и волшебники не лыком шиты. Их битва — молниеносный поединок разумов, воли и гибкости фантазии.
В общем, девушка поразила меня до глубины души! Так, что оставшиеся дела мы заканчивали вместе, наравне, словно давно сработавшиеся напарники.
А, когда солнце уже клонилось к закату, я махнул рукой.
— Ну вот и все на сегодня. Хватит.
Мы и вправду успели сделать столько, что крестьяне только рты разинули. Но Лавиния уточнила педантично:
— А русалки?
— На завтра оставим, — отмахнулся я, чувствуя, как в животе начинает урчать особенно громко. — У нас, малышка, голодный ведьмак — хуже волшебника.
Эльфийка фыркнула.
Когда въехали в деревню, оказалось, крестьяне уже заканчивали трудовой день и успели подготовиться к нашему возвращению. Перехватили у нас коней, повели по кругу, охлаждая. Заверили, что коней «волшебничьих» омоют, накормят и в самое чистое стойло определят.
Не верить не было резона. Крестьяне — народ простой, любят основательную работу и благодарят искренне.
Более того, Лавиния продолжала удивляться, что нас, как самых дорогих гостей, определили не просто на постой, а в отдельную избу, уже прибранную, проветренную и полную вкусных запахов.
— А че, — хитро прищурился староста, — мы нешто не люди, не видим, что молодым волшебникам, особливо — ведьмакам, есть, за чем ночи коротать.
— Спасибо, отец, — вновь поклонился я.
А Лавиния залилась краской. Не привыкла аристократичная эльфийка к крестьянскому простодушию и прямоте.
— И тут еще по сусекам поскребли, — довольно улыбался староста, — да ваши сумы кой-какой снедью наполнили. Так, чтобы о Больших комарах самая добрая память осталась.
— Так и мы, отец, — заверил я старика, — свое ремесло тоже с душой делаем.
— Это мы сразу заметили, господин, — вдруг подмигнул староста и ущипнул себя за кончик козлиной бородки. — Великого воина издалека видно! Я сразу ваш меч приметил. Дай, думаю, проверю, а не странствующий ли это… ох!
— В боку, отец, что ль закололо? — спросил я заботливо, хотя только что туда двинул локтем.
Благо, староста — старик умный. Сразу все понял и продолжать озвучивать свои умозаключения не стал. Потирая ушибленный бок, улыбнулся криво:
— Ну-с, господа волшебнички, прошу за стол трапезничать!
* * *
Трапезничали всей деревней.
Ох и наелись мы с Лавинией — на два года вперед! И молока свежего напились, и мясцом парным животы побаловали, и всякими щами-супами с травками и специями насладились.
А, едва стемнело, самые хмельные потащили из домов лютни-гусли-бандуры. Тут же частушки запели, бабы что-то тревожное, рвущее душу провыли, затем опять веселое.