— Я, Андрей, из лучших побуждений! — прогудел Борис Львович. — Я ведь тоже думал, что за квартирой твоей охотятся, вернуть тебя хотел.
— Ты не ошибся, дядя Боря. Ага, спасибо. — Дмитрий взял из рук бородача бутерброд. — Андрей, твое счастье, что ты сбежал, а то бы не только квартиры лишился, а еще обновленной печени и почек, поехал бы путешествовать в Европу, только частями. Документы на квартиру у Ашана Бонитовича наверно?
— Ну да, я ему их сразу отдал, а на этой неделе мы должны были к нотариусу идти.
— Чего тянули, если ты давно согласен был?
— Паспорт надо было восстанавливать.
— Понятно. Судя по всему, документы Трайберовские ребята забрали, но они были заняты моим розыском. — Кабанов задумался.
— Если ты пойдешь в полицию, расскажешь всю историю, напишешь заявление, над тобой посмеются, участковый напишет «отказной». Откажут в возбуждении уголовного дела. — пояснил Кабанов. — Естественно, никакой защиты не предоставят, а, может, более того — адрес дяди Бори засветится. Потом тебя молодцы из той или другой банды изловят, и ты благополучно пропадешь.
— Что же делать? — спросил бывший сектант и несостоявшийся донор.
— Пока не знаю. — пожал плечами Дмитрий и куснул бутерброд.
— Но то, что ты жив, уже хорошо. А то мне не по себе было — отправил человека в кровавые руки черных хирургов.
Кабанов доел хлеб с колбасой, запил чаем и сказал:
— Поживи, Андрей, у дяди Бори пока и никуда не высовывайся. Я продумаю ситуацию и предложу варианты. Договорились?
— Хорошо, но долго я не смогу на шее сидеть, надо будет на работу выходить.
— Ты главное пить не соблазнись! — Дмитрий поглядел на бородатого хозяина.
Борис Львович пожевал губами, отчего борода с усами.
— Я поэтому домой и не приношу. Да и сам завязывать думаю.
— Значит, договорились. Спасибо за ланч, пойдем, дядя Боря, проводишь меня.
На пороге Кабанов попросил вернуть залог.
— А я и забыл совсем. — бородач достал из кармана обойму.
Дмитрий снарядил пистолет и попрощался с хозяином.
— Ты еще на месте, Хаким? Сейчас буду, заводи пепелац.
В синей вышине чертили траектории стрижи, диск солнца золотил верхушки деревьев. Кабанов стоял, облокотившись на дверь «пепелаца», и вдыхал воздух городской окраины. Хаким остановил «шаху» у скособоченного забора, за которым притулился дом с маленькими окнами. Деревянные стены имели восемь градаций серого, крыша в черных заплатках рубероида.
— Вот, здесь тебя точно искать не будут. — показал рукой Хаким. — Работяг немного, менты сюда не ездят — дорога плохая, они по месту работы шкурят. Конечно, не дворец, но с крыши не капает и провод от столба ребята кинули — печка есть, готовить можно.
Хаким предлагал остановиться у него на квартире, но Кабанов не хотел привлекать внимание других квартирантов — таких же гастарбайтеров. И слух пройдет, и полиция пожаловать может за бакшишом, и Хакима подставлять негоже.
— Пойдем, посмотрим палаты. — сказал Дмитрий.
— Спать на полу придется, вон и место есть, — Хаким высмотрел свободный участок слева от двери, — намного матрацы раздвинуть и ты поместишься со всеми удобствами.
— Даже не на боку можно будет спать. — уныло констатировал Кабанов.
Створка окна была открыта, но запах азиатских рабочих пугал и комаров и молекулы озона и кислорода. Судя по матрацам, в комнатушке ночевали шесть гастарбайтеров, на протянутой леске сушились носки, в углу стояла закопченная сковородка с застывшим жиром, посередине с потолка свисал провод с лампочкой.
— Сейчас я тебе матрац с одеялом принесу.
Хаким вышел, за стенкой послышался грохот и ругательства на языке Саади и Турсун — заде, не нуждающиеся в переводе. «Джаляб» она и в Африке «Джаляб».
Хаким позвонил соплеменникам, предупредил о новом жильце, потом уехал. Кабанов разложил матрац, лег, пристроил пистолет за поясом поудобнее и заснул. Сквозь сон слышал приход таджиков, они переговаривались тихо, кто‑то обернул лампочку газетой, чтобы меньше тревожить спящего.
Кабанов проснулся от недостатка воздуха и тревожных мыслей. Храпели и воняли таджики, в окне мерцали звезды над силуэтами деревьев. Кабанов поднялся, спотыкаясь о тела гастарбайтеров, прошел к окну. Легкие глотнули воздуха, обогащенная кислородом кровь понеслась к мозгу.
Жизнь — мерзкая штука. В ней побеждает тот, у кого меньше нравственных ограничителей. Человек человеку — волк, господин и раб. Так что мешает выйти из нее. Пальнул себе в голову, взял и вышел, как из трамвая. Или как из космического корабля. Что мешает? Страх? Страх животное чувство, но мы‑то человеки. Страх можно подчинить разумом. Доказал разумность решения и спустил курок. Жадность? Я уйду, а ты, сволочь, радоваться моему уходу будешь, жизни радоваться? Так не жадность это — несправедливость. Сначала ты, потом я, а там разберемся.