— Когда я услышал, что забрали Джайлса, думал, вы собираетесь его избить. В худшем случае — заклеймить. Но я священник и не могу одобрить убийство.
— Ты будешь одобрять то, что я прикажу, отче. Забыл, за чей счёт живёшь? И кто может вышвырнуть тебя, вот так? — Филипп потянулся вперёд и щёлкнул пальцами в дюйме от моего носа.
Мне не нужно было напоминать. Я очень хорошо знал, кому обязан жизнью. Если бы хоть одно слово Филиппа д'Акастера дошло до ушей его дяди — меня не только отлучили бы от церкви — хорошо, если бы остался в живых. И я молился, чтобы Филипп этого не понял. Грудь как будто сдавило железным обручем, стало трудно дышать. Похоже, теперь это случается всё чаще. Я осторожно опустился на стул, стараясь не выдать боль.
Наклонившись, Филипп небрежно потянул к себе кувшин с моим лучшим церковным вином и плеснул себе так щедро, что когда он поднял кубок, вино пролилось на пол. Он поднёс кубок к свече, чтобы посмотреть цвет, осторожно понюхал, прежде чем сделать глоток. Полдень ещё не настал, но я закрыл и запер на засовы ставни и двери дома. Мне не хотелось, чтобы кто-то из прихожан вошёл сюда во время нашей беседы. Филипп ухмыльнулся.
— Знаешь отче, возможно, то, что ты делал в Норвиче — смертный грех. Но я никого не обвиняю, даже священника. На самом деле я тобой восхищаюсь — говорят, красотка была хоть куда. Сам бы попытался при случае, только я, конечно, не давал обета безбрачия. Но я тебя не виню — это естественно для любого мужчины.
Он неторопливо сделал ещё глоток вина и поставил кубок на стол.
— Но будь осторожен, отче. Тот, кто сеет на чужом поле, пожнёт кучу проблем, Джайлс, без сомнения, это подтвердил бы. Ну, то есть, если бы у него ещё был язык, — он с насмешкой погрозил мне пальцем. — И тебе следовало хорошенько подумать, прежде чем приставать к жене дворянина. Для человека в духовном сане такая охота чересчур опасна. Мужья страшно оскорбляются, когда за их самками таскаются другие самцы, тем паче, если это священник. Надеюсь, ты поставил на этом крест, отче.
Я пристально всматривался в лицо Филиппа — не пытается ли он подловить меня, но не видел ничего, кроме равнодушного желания позабавиться. Я склонил голову.
— Даже священник подвержен искушениям. Но я уже усвоил урок.
— Очень надеюсь, что так, отче. Если такие слухи снова дойдут до ушей епископа, сомневаюсь, что ты отделаешься только потерей церковного сана.
Мучительная боль в груди усиливалась, как будто палач всё сильнее её сжимал. Неужто старая Летиция видела Хилари у моего дома и уже распустила слух? Если она и Филипп узнали — мой смертный приговор уже подписан. Я ощутил, как по лицу стекают струйки пота, и сжал кулаки, чтобы не дрожали руки.
Прошлой ночью я думал, что не смогу сильнее ненавидеть себя, но когда узнал, что Мастера Совы делали с Джайлсом, пока я... К горлу подступила тошнота. Всё из-за Хилари, проклятая тварь... Никогда больше, никогда! Пресвятая Богородица, клянусь, на этот раз всерьёз.
Я видел, что Филипп с любопытством изучает меня, и отчаянно попытался взять себя в руки. Он развалился в кресле, картинно держа кубок в унизанных кольцами пальцах. У него были такие же волосы цвета льна и полные губы, как и у Роберта д'Акастера, черты юного лица ещё не заплыли жиром. Женщинам он казался красивым, но, добиваясь их, Филиппу не было особой нужды полагаться на внешность. В отличие от дяди, увлекающегося только лошадьми и соколами, Филипп обладал ненасытным аппетитом на женщин. Он развлекался повсюду, где хотел, не дожидаясь приглашения — я очень хорошо об этом знал, поскольку выслушивал многочисленные исповеди глупышек.
Я глотнул эля, чтобы смочить пересохшее горло, пытаясь отстраниться от мыслей о Хилари. Если Филипп увидит хоть тень страха на моём лице, он вцепится, как волк, преследующий зайца, и не отстанет, пока не докопается до причины. Я пытался сохранять спокойствие.
— Я благодарен твоему дяде за покровительство, Филипп, очень благодарен, но ты должен понять, что я священник, у меня есть обязанности перед Богом, так же, как и перед Робертом. — Я постарался подчеркнуть имя — хоть Филипп и строил большие планы, он пока ещё не лорд в Поместье.
— Я несу ответственность за твою душу, Филипп, а убийство — ужасный грех на твоей совести. Я беспокоюсь только о тебе, о том, каким страданиям ты подвергнешься в чистилище, если умрёшь с этим грехом на душе. Но прежде чем освободить тебя от греха, я должен знать, что ты действительно раскаиваешься и готов искупить содеянное. Наказание за такой страшный грех, как убийство, не может быть лёгким.