Поляну всё ещё заливал призрачный свет, но она не была больше безмолвной и тихой. Земля повсюду вздымалась. Листья, корни и трава поднимались, будто тысяча кротов прокладывала под землёй путь наверх. Земляные холмы вырастали всё выше и выше, пока вдруг все они не лопнули, и из них наружу хлынул поток насекомых — жуков, червей, сороконожек, налитых кровью пауков и огромных белых личинок — все твари, что питаются мертвечиной, потянулись из грязи вверх, к лунному свету.
На землю невозможно было смотреть — каждый дюйм кишел жирными насекомыми, и все они сползались к огромному дубу. Крылья жуков щёлкали и шуршали, насекомые роились вокруг ствола, стремясь к чёрной утробе дуба. Они скользили в дупло, где исчез человек, и я услышала, как он задыхается. Потом, когда огромный поток насекомых проник под кору и заполз в дупло, стоны сменились диким криком боли и вызова.
— Я отдаю тебе свою кровь, Яндил, я отдаю тебе свою... кровь!
Голос, идущий из глубины дупла, перешёл в крик, в вопль агонии, как будто все эти могильные твари жрали его, срывая с костей живую плоть.
Майский день
Второй из трех дней костров Белтейна и день святой Вальпургии. Вальпургия родилась в графстве Эссекс (Англия) в восьмом веке. Стала настоятельницей двойного монастыря Хайденхайма (Германия), управляя одновременно монахами и монахинями.
Агата
Меня внезапно разбудил громкий лай. Все собаки в Поместье тявкали. И неудивительно — похоже, мимо наших ворот неслась шумная охота. Я выглянула в створчатое окно.
Хотя ещё едва рассвело, на дороге у Поместья толпились чужаки, спешащие на ярмарку, в Улевик. По камням грохотали телеги. Девчушки гнали большие стаи шипящих гусей. Старухи тащили на длинных верёвках блеющих коз, которые путались под ногами уличных торговцев, сгибавшихся под тяжестью тюков с товаром. В длинных тяжёлых повозках, запряжённых волами, среди тюков и бочек сидели на корточках женщины, болтали или пели. Дети бежали рядом, цепляясь за повозки, визжа и смеясь, когда фургон подбрасывало в дорожной колее. Молодые люди перебирались через канаву к насыпи, где распустились жёлтые первоцветы, и бросали букетики хихикающим девушкам в тележках, выпрашивая поцелуи. Хотелось бы мне быть в одной из этих телег, хотелось, чтобы какой-нибудь мальчик осыпал цветами мои колени. Но я знала — никто и никогда не попытается получить мой поцелуй.
Я оделась намного раньше остальных членов моего семейства и нетерпеливо шагала взад-вперёд по огромному холлу. Мне отчаянно хотелось быть там, среди толпы. Но матери и сёстрам требовалось, чтобы каждая складочка на их покровах лежала идеально ровно. Думаю, они делали это для того, чтобы заставить остальных ждать, зная, что Майский день не начнётся без нас, поскольку мой отец, лорд Роберт д'Акастер, был хозяином этой ярмарки.
И наконец, отец возглавил шествие нашей семьи и слуг по Улевику, в сторону Грина. Он с важным видом шёл впереди, широко расставляя толстые ноги, как маленький мальчик, намочивший штаны. Несмотря на холодный день, мясистое лицо уже раскраснелось и вспотело от усилий. Мать плелась рядом, держа его под руку, потупив взгляд, словно боялась того, что может увидеть. За ней чинно, рука об руку, следовали мои сёстры-близняшки, Энн и Эдит. Никто не сказал бы, что они мне родня.
Я похожа на мальчишку, как всегда говорила мне мать, слишком маленькая, слишком худая, слишком бесцветная. Волосы у меня каштановые, как у матери, только мои вьются, и как обычно, этим утром они отказались держаться в причёске, хотя горничные долго драли их гребешками. Девушки ворчали и ругались, уверенные, что мать накажет их, но им не стоило волноваться. Она всегда и во всём винила меня, так почему бы и не в этом, как обычно?
Волосы Энн и Эдит, конечно же, гладко причёсаны, идеально заплетены и уложены кольцами за ушами, как их закололи горничные. Обе мои сестры унаследовали рыжеватые волосы отца и бледное лунообразное лицо матери. Целомудрие близняшек мать охраняла пуще собственных драгоценностей, поскольку отец требовал, чтобы ни одна из них даже не поднимала на мужчину взгляд до того, как в целости и сохранности не будет выдана замуж. Отец решил сохранить богатство в семье и пообещал одну из моих сестёр своему племяннику Филиппу. Которую Филипп выберет — отцу было неважно. Но тот не спешил выбирать — слишком много удовольствия ему доставляли служанки.