***
В Калькутте южноафриканца Алекса Уорропа признали годным к действительной военной службе, мобилизовали и отправили в составе только что прибывшего из метрополии экспедиционного корпуса оборонять от японцев индийский штат Ассам. Алекс храбро сражался на берегах Брахмапутры, за что получил поощрение командования и был представлен к нескольким наградам. Зимой 1945 года, когда британские войска перешли в контрнаступление и начали освобождение Бирмы, в бою близ города Манделай Алекс Уорроп получил серьезную контузию.
Он очнулся в госпитале. Две сестры милосердия - смуглая темноволосая и белокожая с копной огненно-рыжих волос - говорили, как показалось Алексу, о нем, но почему-то по-английски. На всякий случай он решил пока не подавать вида, что пришел в сознание, и, затаив дыхание, стал прислушиваться к разговору.
- Этот парень все время болтал в бреду на каком-то непонятном языке, - жаловалась темноволосая.
- Наверное, на голландском, - равнодушно заметила рыжая, - у него в личном деле записано, что он бур из Родезии.
Алекс изо всех сил стиснул зубы, чтобы удержать стон. Он вспомнил все. Его звали Алекс Йодль, он родился в Инсбруке в 1919 году, был профессиональным скалолазом и лейтенантом альпийских стрелков австрийской армии. Осенью 1943 года он отправился в Тибет в составе секретной экспедиции "Аненербе", которая должна была доставить в горы некий артефакт. Как и все в экспедиции, он ничего не знал о природе таинственного объекта, им было известно только то, что их миссия носила срочный характер и осуществлялась по прямому указанию фюрера. Поэтому они и отправились в Гималаи поздней осенью, время в принципе немыслимое для такого путешествия. На последнем переходе, когда до места назначения оставалось не больше 20 километров, Алекс сорвался со скалы и упал в расселину.
- Але-е-екс! - отчаянный крик отца, подполковника австрийской армии Клауса Йодля, бывшего вместе с ним в том злополучном походе, до сих пор стоял у него в ушах.
25 декабря 1950 года
Квартира Рона Хаббарда
Лос-Анджелес, США
Невеселым выдалось в этом году Рождество, а ведь как все удачно складывалось вначале. Его давняя мечта - оставить после себя след в истории, более значимый, чем цитирование в "Ридерс Дайджесте" и упоминание мелким шрифтом в "Энциклопедии современной научной фантастики", начала реализовываться неожиданно быстрыми и даже немного пугающими его самого темпами.
Участие в войне на Тихом океане запустило некий потайной механизм в тонко устроенной душевной организации офицера ВМС США Лафайета Рональда Хаббарда, на досуге увлекавшегося сочинением космических опер и мечтавшего об их экранизации в Голливуде. Залечивая физические и душевные раны в госпитале Окленда, в один из самых обычных дней теплой осени 1945 года он внезапно понял, что ему нужно сделать, чтобы донести до жителей планеты Земля свое учение об устройстве вселенной и о пути к всеобщей гармонии. Хаббард уже предпринимал попытки рассказать об этом в своих ранних произведениях, но кто же относится всерьез к откровениям писателя-фантаста? "Я должен позиционировать себя не как фантаста, а как ученого", - решил он.
Эта мысль пришла ему в голову, когда он медленно прогуливался по больничному парку и проходил мимо отделения психиатрии. "Назовусь психиатром", - решил писатель, - "как Фрейд или Юнг. Ничего интересного эти гуру мировой психиатрии в общем-то не сказали, а ссылаться на них сегодня - признак хорошего тона в приличном обществе". В этот момент в зарешеченном окне второго этажа показалась отвратительная физиономия пускающего слюни пациента. Он несколько секунд наблюдал проходившую мимо него жизнь не сфокусированным ни на чем взглядом, но потом, видимо, почувствовал, что его бесцеремонно разглядывал некто в больничной пижаме из парка. Псих скорчил страшную гримасу, попытался плюнуть в писателя-фантаста, а когда понял, что цель находилась слишком далеко, взревел хуже сирены, предупреждающей о налете вражеской авиации.
Хаббард предусмотрительно отошел подальше от окон и, наблюдая, как буйного пациента вязали дюжие санитары, пересмотрел свое решение: "Психиатр - это слишком вульгарно. Психиатрия - это еще одна сторона несовершенного материального мира, в котором мы вынуждены находиться, и где материя торжествует над духом. Лучше назовусь психологом - они хотя бы не имеют дел с такими, как этот урод в окне".
Выйдя из госпиталя, Рон Хаббард принялся разрабатывать современную науку о разуме, основным постулатом которой стало утверждение, что "состояние ума первично по отношению к физическому состоянию человека, и, следовательно, изменив состояние ума, можно изменить физическое состояние организма, а не наоборот". Поскольку писателем он был весьма плодовитым, материалы на эту тему пачками выходили из-под его пера, только вот издатели не хотели их печатать. И вовсе не от того, что у Хаббарда не было диплома психолога - у него вообще никакого диплома не было, и это не мешало ему публиковать рассказы в жанре сай-фай. Дело было в другом: он не мог придумать хорошую упаковку для своего товара, а точнее - удачное название для своей науки.
Его отпечатанные на машинке труды пользовались некоторым успехом в интеллектуальных кругах Лос-Анджелеса, их даже читали в Голливуде, и Хаббард верил, что рано или поздно один из экземпляров его статей попадет в нужные руки. Так, собственно, и случилось, но нужные руки принадлежали вовсе не маститому издателю или кинорежиссеру.
Год назад его попросил о встрече некий профессор психологии Крюгер, назвавшийся учеником Фрейда и Юнга. Он оказался невысоким, плотным и побитым жизнью лысоватым человечком с бегающими водянистыми глазами и немного дрожащими руками. "Этому профессору психологии, похоже, самому нужна психологическая помощь", - подумал писатель, когда они усаживались за столик кафе на бульваре Санта-Моника. Судя по костюму собеседника, Хаббард понял, что большими средствами тот не располагал, и потому предусмотрительно заказал только два кофе. И сразу же прочитал в глазах Крюгера такую скорбь о несостоявшемся ужине, что хотел уже было снова позвать официанта, но вовремя одумался: пусть сначала этот профессор докажет, заслуживает ли он потраченных на него денег.
Несмотря на свой потрепанный вид, Крюгер оказался дельным специалистом. С середины сороковых годов он занимался разработкой собственной науки, направленной на работу с разумом индивидуума, которую Крюгер именовал "дианетикой". "Неплохое название", - отметил про себя Хаббард, - "можно его попробовать". Профессор тем временем достал из видавшего виды портфеля зачитанную машинописную рукопись Хаббарда со своими пометками на полях и пачку рукописных листов:
- Я осмелился, так сказать, дополнить вашу статью своими скромными мыслишками, - профессор немного заискивающе улыбнулся, протягивая фантасту рукопись. - И я хотел бы предложить вам опубликовать ее в соавторстве со мной.
- А с чего вы взяли, что издатели захотят ее публиковать? - удивился Хаббард. - Вы же видите, мои работы до сих пор ходят в рукописях...
- Я ее серьезно улучшил, - Крюгер уже без всякого заискивания посмотрел ему прямо в глаза, - и потому успех нам с вами, дорогой Рон, гарантирован.
- Под каким именем вы хотите публиковаться? - немного раздраженно спросил писатель, потому что самоуверенность профессора задела его за живое.
- Крюгер, - ответил тот, - Фред Крюгер. Вы же любите в Америке укорачивать имена. А вообще меня зовут Манфред-Вильгельм.
Выправленную профессором статью Хаббард без особых надежд отправил в одно маститое научно-фантастическое издание, и вскоре она была там напечатана - к немалому изумлению как самого Хаббарда, так и Крюгера. Первый уже не надеялся увидеть опубликованными свои научные разработки. Второй же был шокирован, не найдя своего имени под переписанной им статьей.
Профессор пытался связаться с Хаббардом, требуя объяснений, но все было напрасно - тот уехал из Лос-Анджелеса на Восточное побережье, где с головой ушел в написание книги о дианетике. Уже через месяц после выхода из печати она стала бестселлером, Америка буквально заболела дианетикой, и даже разгромная статья корифея неофрейдизма Эриха Фромма не смогла сразу остудить этот пыл. Но к концу года он сам собой поутих, деньги как пришли, так и ушли, и Хаббард стал всерьез задумываться, как ему дальше разрабатывать внезапно открывшуюся золотую жилу. Думы эти не были особенно продуктивными на фоне возни желтой прессы вокруг его семейных проблем, для решения которых он вынужден был вернуться в Калифорнию. Там его и нашел обманутый соавтор.