Люди, окружавшие императора, понимали, что одно неосторожно сказанное слово может стоить им места. Поэтому шепот по углам при Дворе и осторожная болтовня в петербургских салонах стали нормой придворного поведения. Несомненно, было одно – император наглядно показал, как он относится к своему первому браку. Сигнал был послан в первую очередь императрице, как напоминание о негласных условиях заключения брака: полный запрет на информацию о происхождении Марии Александровны в обмен на такое же абсолютное невмешательство ее в государственные дела. Стороны контракта точно соблюдали его условия, но Мария Александровна была в этом брачном договоре куда более зависимой стороной, чем ее супруг император Александр II. Любая огласка ее происхождения и подробностей запрета, наложенного Николаем I на историю похождений ее матери Вильгельмины Баденской, могла привести к грандиозному династическому скандалу. Причем под удар попадали все браки, заключенные детьми Марии Александровны, и прежде всего брак наследника-цесаревича Александра Александровича с дочерью датского короля принцессой Дагмар, а также брак ее дочери Марии Александровны с сыном английской королевы Альфредом, герцогом Эдинбургским. Эти международные брачные династические союзы могли в одно мгновение обесцениться и превратиться в морганатические. Именно такую перспективу разглядела в свое время дочь прусского короля и мать Александра II императрица Александра Федоровна. Она, как могла, пыталась отговорить сына от опасной комбинации с принцессой из Дармштадта, рожденной от придворного слуги. Безусловно, настоящим мотором брака русского цесаревича и дармштадской принцессы был сам Александр, но тогда он был молод и горяч и не мог предполагать, что через двадцать пять лет встретит женщину, с которой его свяжут отношения, далекие от результатов монархического кастинга. Для императрицы Марии Александровны и ее детей появление княжны Долгорукой со своими детьми в Зимнем дворце означало только одно – перспективу повторного брака императора и, как следствие, коронацию новой супруги.
Российская историография с удивительной стыдливостью вот уже более столетия продолжает описывать события тех лет, включая убийство Александра II и последующие потрясения Российского государства, как происходившие не в условиях действия законов абсолютизма, а по какой-то схеме освободительной борьбы, неправдоподобной и предельно надуманной. В результате российская история, начиная с событий на Сенатской площади в Петербурге 14 декабря 1825 года, получила оригинальную интерпретацию перманентной борьбы, которой якобы были охвачены все слои населения с целью изменения существовавшего строя. Потеря управления рычагами государственной машины перестала рассматриваться как главная причина всех бед, постигших страну. О действующей власти как бы забыли; на передний план вышли разного рода партии, организации и отдельные личности. Работу спецслужб, министерств и ведомств во главе с императором стали рассматривать только как элемент противодействия общественным движениям и силам. В результате получили не историю русской государственности и управления, а историю движений и организаций, занимавшихся ее развалом, историю бессодержательную и насквозь фальшивую. Отдельно взятые события, со своими причинами и следствием в этой «истории», искусственно выстроены в один закономерный ряд с торжеством полного абсурда в конце. Российская историография и по сей день никак не может выйти из этого порочного круга, навязанного ей после известного «Октябрьского переворота» в ноябре 1917 года.
К сожалению, существует и другая причина близорукости историков: остатки клана Романовых из последних сил организуют подкрашивание и припудривание своего патриотического имиджа. Этими мероприятиями удалось увлечь и заинтересовать ряд авторов, которые, пользуясь методом наложения картины освободительной борьбы на имевшие место события, в тумане хронологии и важнейших деталей вызывают естественное чувство сострадания к несчастной династии и ее многочисленным жертвам.