— Но я действительно не понимаю… Конечно, я не сомневаюсь, нисколько не сомневаюсь в том, что вы сказали… Но боже мой! Я был еще ребенком, кажется, мне было не больше семнадцати…
Она устремила на тебя немного жесткий, удивленный взгляд.
— Я совершенно в этом уверена, мистер Сидни, — сказала она.
— Что ж. — Ты встал со стула. — Что ж. — Подошел к окну и взглянул вниз, на улицу, с высоты тридцатого этажа, затем опять вернулся к столу и снова к окну. Стоя там и глядя на нее, вдруг рассмеялся. — Господи, да сейчас мы с ним едва ли не ровесники! — заметил ты. — Вы помните, как я всегда называл вас миссис Дэвис и вы просили меня называть вас Эмили, а я не смел?
Ее ответная улыбка, добродушная и дружеская, была исполнена спокойствия, которое ясно показывало, что для нее то время гораздо дальше, чем для тебя, — она уже пересекла середину жизни, которой ты еще не достиг.
Одна мысль вдруг поразила тебя, уже не сомнение, а любопытство:
— А почему вы не сказали мне об этом тогда?
— Не могла, — ответила она. — Раза два-три хотела сказать, но не смогла, не знаю почему. Из этого не вышло бы ничего хорошего. — Затем неожиданно, со вспышкой безыскусной игривости, которая нередко проявлялась и в старые времена: — Может, я боялась, что ты станешь хвастаться.
— Он, конечно, ничего не знает?
— Господи, нет, конечно! — В ее взгляде промелькнула тревога: что, если этот бездетный богач пожелает не только помочь ее сыну, но и отнять его! — Нет, он не знает, И не должен узнать. Ему незачем это знать.
— Да, да, конечно, — успокоил ты ее. — Это был глупый вопрос. Безусловно, ему лучше не знать этого. А что касается помощи… Да, конечно, я бы с удовольствием…
Ты замолчал. Определенно эта седая школьная учительница была самым неопасным и честным человеком в мире, но, может, тебе стоит посоветоваться с адвокатом? Проявить обыкновенную предусмотрительность…
— Я бы с удовольствием познакомился с ним, — сказал ты.
Она сразу согласилась.
Обговорили подробности вашей встречи. Вы с Полом пообедаете вдвоем, без нее, так будет лучше. Она скажет ему, что ты ее бывший ученик из Огайо. Сошлись на том, что эта версия была предпочтительнее других, установили день и время встречи, и она дала тебе адрес Пола.
Затем встала и протянула руку.
— После нашей встречи мы с вами снова встретимся и все обсудим, — сказал ты.
Она кивнула, продолжая держать твою руку:
— Ты хороший мальчик, Уилли Сидни, и у тебя доброе сердце. Если я не говорю сыну, кто его отец, то это не потому, что я этого стыжусь. — Она улыбнулась сквозь слезы. — Если бы не ты, у меня не было бы Пола, а он — это все, что у меня есть.
После ее ухода ты должен был принять посетителей, которые уже ждали в приемной; им еще долго пришлось ждать, пока ты расхаживал по кабинету и стоял у окна. Это был действительно голос из прошлого, которое с годами стало казаться таким тоскливым и однообразным, что, если бы и будущее обещало быть таким же, следовало бы давно уже умереть. Итак, ты отец, у тебя есть сын. Ты не испытал от этого никакого особого волнения, больше того, еще не видев его, ты испытывал к нему легкую антипатию. Но в этом факте было нечто реальное, нечто такое, что можно было попробовать на зуб, нечто близкое тебе, без отвратительного привкуса фантома с его пустотой и никчемностью, который каким-то образом вкрадывался во все твои отношения с людьми и вещами.
Сын, которому уже двадцать четыре года! И он хочет стать скульптором. Тебе было чертовски приятно, что Пол не мечтает начать деловую карьеру. Это открывало множество возможностей, которые ты теперь рассматривал с острым наслаждением. Можно было уйти от Эрмы и поселиться с Полом где-нибудь в деревне, в Гринвич-Виллидж. Эрме ведь все равно — или нет? Или ты мог бросить все, включая осточертевший офис, уехать с Полом за границу и там поселиться. Вероятно, именно этого и хотел Пол. У тебя достаточно для этого денег, конечно, не столько, чтобы прожить в Европе всю жизнь, но достаточно. А можно и не бросать все; ты можешь сказать Эрме, что нашел себе юного протеже, обещающего молодого скульптора, и что хочешь, чтобы он жил с тобой. В доме полно места. Наверняка в Нью-Йорке можно найти таких же превосходных учителей, как и в Европе. Эрма не станет возражать, она всегда была безразлична к такого рода вещам.
Неожиданный поворот мыслей заставил тебя остановиться и громко, от всей души расхохотаться. Нет, конечно, Эрма не станет возражать. Тебе доставило странное удовольствие произнести вслух эти слова; ты не можешь пригласить своего сына жить с тобой и твоей женой, потому что она наверняка соблазнит его!
Наконец ты позвонил мисс Мэлоу и сказал, что готов к приему посетителей.
Через два дня ты встретился с ним. Он стоял в вестибюле клуба, неуверенный, держа шляпу в руке, когда служащий подошел к нему.
— Мистер Дэвис? Я мистер Сидни.
Позже, сидя в столовой за тарелкой супа, ты внимательно изучал его. Он был довольно бедно одет. Его руки, большие, сильные и не очень чистые, торчали из слишком коротких рукавов пиджака. У него были темные волосы и глаза, а на широком лице как-то кучно располагались крупный нос и большой рот, как будто еще не решили, какое место им занять. Он совершенно не походил на миссис Дэвис; ты решил, что он действительно чем-то напоминает тебя, особенно телосложением.
— Какой вкусный суп, — заметил он.
У него был чуть хрипловатый, приятный и вовсе не застенчивый голос.
Теперь, когда он сидел напротив тебя и тебе уже не нужно было стараться представить его себе, ты радовался, что ничего не сказал Эрме и оставил при себе все эти глупые планы. Ты все с большей охотой склонялся к тому, чтобы признать свое отцовство как статистический факт, почему-то само по себе его присутствие здесь устанавливало это; и в то же время оно умаляло чувство близости, которое ты себе вообразил. Наблюдая за его разговором и манерой есть, ты почувствовал, как он отдаляется, целиком очерченный своим собственным, чуждым тебе кругом.
Твоя мать сказала, что ты хочешь учиться за границей, — заметил ты.
— Да, сэр, очень хочу. Это очень важно.
Он лишь во второй раз с первых минут вашей встречи сказал тебе: «Да, сэр».
— А там лучшие учителя, чем у нас, в Нью-Йорке?
Он объяснил, что дело не только в учителях. А в атмосфере, традициях, возможности видеть воочию работы великих мастеров. Он долго говорил об этом, страстно и откровенно, но со скрытой нервозностью, которая выдавала глубину и неистовость его желания. Ты размышлял, что в его возрасте ты не мог с такой же ясностью и умом говорить о своем желании писать, — мог ли ты сейчас, вот в чем вопрос. В этом мальчике также чувствовалась целеустремленность, скрытая самоуверенность, которую — ты улыбнулся — которую он точно унаследовал не от своего отца.
— Полагаю, ты мог бы там прожить на три тысячи в год.
— Даже меньше, — живо откликнулся он. — Наверняка меньше! Я бы сказал, хватило бы и двух тысяч. Это значит по сорок долларов в неделю. — Если действительно есть шанс, что вы сможете помочь мне уехать, — несколько смущенно продолжал он, — вы, конечно, пожелаете знать, заслуживаю ли я этого. У меня не так много работ, несколько статуэток и две или три группы, но вы можете прийти посмотреть на них… Я сказал маме, естественно, вы захотите на них взглянуть.
Ты ответил, что хотел бы посмотреть его работы, но не компетентен судить о них.
Видимо, решение ты уже принял, потому что в то время, как он продолжал говорить о своем ремесле и технических трудностях, ты почти не слушал. Ты думал о том, что три тысячи в год — разумеется, это должны быть три, а не две тысячи, — для тебя не проблема. Половину того, что ты откладываешь из зарплаты, каждый год можно добавлять к сбережениям. Семнадцать тысяч — это не так плохо. А может, тебе и не придется этого делать. Может, ты просто немного сократишь свои расходы, это даже лучше, Эрма определенно вложила бы половину, если бы ты захотел попросить ее, или даже всю сумму. Но ты чуть ли не с отвращением сразу отверг эту мысль. Ты хотел это сделать сам, ведь он был твоим сыном!
К концу вашей встречи ты практически дал ему обещание помочь и договорился о посещении его студии на следующий день.