— Хоккинсон отправляется на том же пароходе? — вежливо поинтересовался ты, когда она присоединилась к тебе за столиком у Уинклера.
Она сделала гримаску:
— Не будь таким вредным. Собственно, я больше шутила, когда говорила Кэрри Лаусон, что еду в Европу, но, когда прочитала об этом в газете, мне показалось это таким разумным, что я сразу начала упаковывать чемоданы. Мне стало любопытно, может, таким образом я сбегаю от Хокса? Но нет, для этого он слишком незначителен. Скорее, я готова сбежать от тебя. Ты знаешь, ты с каждым днем становишься все более привлекательным и опасным. Эдакий лорд Байрон, который сменил свою хромоту на современную американскую выучку. Если бы я встретила тебя на рю Руайяль…
— И сколько времени ты намерена там задержаться?
— Зиму, весну, десять лет! Почему бы тебе не приехать туда ко мне на следующее лето? Встретишь меня где-нибудь в Британии или Норвегии. Все равно тебе нужно как следует отдохнуть. Мы могли бы остаться в Европе навсегда, и ты мог бы ездить домой раз в год, чтобы присутствовать на собрании держателей акций.
Ты испытывал смущение и раздражение. Было ли это предложением жениться или вежливым намеком на то, что она хотела бы изменить свое устройство дел, или это просто кошка развлекалась, запутавшись в вязальном клубке?
— Кстати, — сказал ты, — теперь, когда ты уезжаешь, может, тебе лучше передать управление своим состоянием Дику?
— Думаю, — важно сказала она, — я передам это мистеру Хоккинсону! — после чего весело рассмеялась, а у тебя кровь бросилась в голову.
Ты с достоинством сказал:
— Серьезно, я думаю, это будет хорошей идеей. Ты же не знаешь, сколько времени будешь отсутствовать и, в конце концов, кто я такой? Я нахожусь в странном положении. Можешь быть уверена, что Дику не очень нравится, что его служащий одевается как равный ему.
— Он сказал тебе эту гадость? — быстро спросила она.
— Господи, нет, конечно. Я не жалуюсь. Дело в том, что просто в этом нет ни малейшего смысла и я чувствую себя в смешном положении.
— Ничего подобного.
Она отодвинула тарелку, наклонилась вперед, и ее голубые с серыми крапинками глаза почти утратили вечную насмешливость, когда она прямо смотрела в твои.
— Билл, дорогой, — сказала она, — если ты вынудишь меня стать серьезной, этого я тебе никогда не прощу!
Только ты на это способен. Одна из причин, по которой ты мне нравишься, — это то, что ты понимаешь все с первого слова, поэтому мне нет нужды говорить тебе, что я тебе доверяю в самом прямом смысле этого слова больше, чем кому-либо другому. А что касается твоих полномочий, сохрани их, если хочешь. — Она нерешительно помолчала, затем продолжала: — Я не хотела об этом говорить, но на днях Том Холл настаивал, чтобы я написала завещание. Если разобьюсь в Альпах или напьюсь до смерти, ты сможешь отметить это событие, купив себе яхту.
Тебя всегда интересовало это завещание. В чем конкретно заключалось его содержание? Разумеется, она не оставляла все свое состояние тебе, однако с Эрмой ни в чем нельзя быть уверенным. Оставался еще Дик, а она не испытывала желания обогащать его. Все состояние!
Тогда в определенных обстоятельствах ты мог дать Дику задуматься. Изменила ли она его позднее, когда вышла замуж за Пьера? Скорее всего, да, и если так, не изменила ли она завещание после его смерти в твою пользу?
Что за черт, разве об этом стоило думать…
Через неделю она уехала вечерним поездом, и ее провожала целая толпа. На нее нашла причуда поныть, чтобы ты проводил ее до Эри, или она решила, что этот жест смягчит положение отставного обожателя. Это подразумевалось, о, как это нежно подразумевалось. Когда поезд остановился в Эри, уже после полуночи, ты поцеловал ей руку, затем, по приказу, в губы, быстро и легко, и соскочил на платформу, чтобы добраться до кровати в отеле и там провести без сна, в горизонтальном положении часы, оставшиеся до утреннего поезда, направляющегося в Кливленд.
Прошло больше года, когда ты получил от нее письмо, скорее, записку и через год — еще одну. Выйдя замуж, она вообще не поставила тебя об этом в известность, ты узнал об этом из ее письма Дику. Не то чтобы обожатель, но все-таки отставной.
Если вообще нет такой вещи, как время, если это только система подчеркнутых моментов, которую изобрели люди, чтобы жизнь казалась реальной, твои последние три года жизни в Кливленде, когда уехала Эрма, когда Люси стала воспоминанием, а твоя деловая карьера стала предметом избитых шуток, превратившись в однообразную последовательность бледных и вялых телодвижений, — можно считать, что этих трех лет вообще не было. Календарь и его даты — всего лишь воображение и мираж. Дважды ты ездил в Нью-Йорк, чтобы навестить Джейн, а заодно и Маргарет с Розой. Летом ты провел неделю с матерью, к обоюдному раздражению. Ларри, который готовился к поступлению в колледж, приехал и болтался в Кливленде около месяца, заняв соседнюю с тобой комнату в клубе и в основном отказываясь от твоих приглашений на различные развлечения, с благодарностью и чувством, потому что, тогда как и ты готов был притворяться, что между вами существуют братские отношения, которых не было, он не видел в этом смысла.
Любопытно размышлять, как сложилось бы твое будущее в офисе на Перл-стрит, если бы в банке, в депозитном ящике, не хранился этот листок бумаги, подписанный Эрмой. Возможно, тебе пришлось бы искать работу, с другой стороны, вполне возможно, что эта необходимость вынудила бы тебя напрячь свои способности и обнаружить нереализованные. Вряд ли, но Дик, освобожденный от ежегодной неприятной обязанности, хотя и номинальной, мириться с твоими равными полномочиями в директорате, мог найти твое участие не таким уж пустым. Хотя и это не справедливо; почему ты постоянно притворяешься, что Дик пытается задушить тебя?
Он очень странно вел себя с тобой, по-своему как-то глупо, как лошадь, которая притворяется хромой и вдруг скачет, повинуясь внезапному импульсу или просто нуждаясь в движении. Время от времени он консультировал тебя по каким-то незначительным вопросам, в отношении которых ты не мог составить правильного мнения, а на следующий день принимал важные решения, даже не информируя тебя о них. Однажды ты кое-что совершил, к собственному удивлению, что подтвердило реальность твоих полномочий, — это было в тот раз, когда он предложил ввести в правление Чарли Харпера, а ты упорно и твердо отказывался согласиться, поскольку Эрма страшно не любила его и не хотела его видеть в правлении ни под каким видом. Хорошо еще, что Дик не находил это таким уж важным.
Однажды он сказал тебе:
— Что ты думаешь об этом нью-йоркском деле? Мы должны решить его. Я обдумывал его вчера и сразу говорю «да». Густавсон говорит, что только Англия может разместить полмиллиарда за шесть месяцев. Если мы правильно себя поведем и если эти идиоты продолжат воевать еще год-два, тогда не будет никаких ограничений — черт, все будет возможно. Мне неуютно оттого, что я в стороне от этих кораблей, нагруженных легкими деньгами, черт побери, я места себе не нахожу. А что ты думаешь?
— Думаю, пойду домой и соберу чемодан, — улыбнулся я.
На следующий день вы со Шварцем отправились в Нью-Йорк, чтобы подыскать помещения для офиса, и уплатили целое состояние за освободившееся помещение. В течение шести недель вся организация, торговая и административная, была перевезена и размещена.
Смертельно уставший от работы, ты тем не менее был заинтересован и оживлен интересом к новой деятельности на новой сцене. Повсюду ускоряли темп работы; это было не только приспособление к величайшей из всех современных арен действий, но также горячечное возбуждение, отраженное от полей сражений, которые шли в трех тысячах миль от Соединенных Штатов, где тупость и жадность в десять минут пожирали все, что могла произвести за месяц «Карр корпорейшн» с ее рудниками и печами, фабриками и тысячами людей. Самый емкий и выгодный рынок, который только можно было вообразить, превышал самые оптимистичные мечты и расчеты; и американский бизнес, в котором «Карр корпорейшн» занимала не последнее место, оправдывал свои требования повысить эффективность, хватаясь за каждую возможность и выжимая из нее все, что возможно. Ослепленный, слабо пытающийся ориентироваться в этом незнакомом сумасшедшем доме, ты понемногу помогал то здесь, то там, но большую часть времени оставался потрясенным зрителем, тогда как Дик, например, бросался с головой в кипящий омут событий, со сжатым ртом, но с широко открытыми глазами, хватаясь за дело обеими руками. Ты понимал, что он делает себя и сестру богатейшими людьми Америки, но это наверняка ему и в голову не приходило — он был слишком поглощен делами, чтобы задумываться об этом.