Но сегодня она вновь сидела у окна. Там, в сердце, где люди чувствуют боль и тяжесть, у нее было что-то туго, до опасного напряжения сжато. Казалось, что лишнее движение рукой, лишний поворот или наклон туловища приведет к его взрыву с оглушительным звоном и положит конец ее намерениям и начинаниям. Допустить этого было нельзя. Она чувствовала себя еще совсем молодой, и многое планировала сделать.
Однако сон не шел, и это тревожило. Просто смотреть на открывшиеся из-за туч бездны было неинтересно. Сначала она развлекала себя тем, что всматривалась в темные аллеи сквера, но это занятие быстро наскучило, так как не несло в себе никакой информации. Закрыв глаза, пытаясь еще что-нибудь придумать нейтральное и безопасное, чтобы победить или скоротать бессонницу, она не заметила, как обнаружила на экране воображения высокую крепкую фигуру, одетую в блекло-голубой деним. Невольно всмотревшись в колышущийся мираж, различила и невозможно дорогие кроссовки «Эйр Джордан», и кожаный пояс-барсетку и узнала того, о ком старалась не думать. Увидела, что он стоит, скрестив на груди руки, и в нетерпении покачивается с носков на пятки, беспокоясь тем, что она уже на четверть часа опаздывает на встречу. Вдруг она ощутила запах молодой зелени, почувствовала, как ее, бегущую к нему, подхватили его руки, закружили над землей… И зазвучал тот зовущий, притягательный голос, который рождал лишь терпкое желание победить земное притяжение и взмыть куда-то в мир холодных высей, где нет страстей и жарких стремлений…
— Больше мы не расстанемся! — звучал тот голос, как пытка.
Его мягкий баритон убивал ее, как медленная коварная смерть, тем, что был далеким и недосягаемым.
Она вскочила и резко задернула оконные шторы. Не зная, куда себя деть, начала мерить шагами комнату. Нет, не возвращаться к нему, не прикасаться к этой боли, не будить ее.
Господи, как страшно жить, отринув свою судьбу! Зачем? И чем?
Но она знала, что странно, необъяснимо нужна ему, пусть ушедшая в себя, пусть чего-то не принимающая, любая — нужна. И эти звонки…
— Ну, как ты там? — лаконично справлялся он, пружиня интонациями, скрывая в том искренность и жажду взаимности.
— По-прежнему, — отвечала она.
— Мне приятно слышать твой голос, — долетало до нее скупое, расчетливо-дозированное признание, чтобы не сорваться, не разбередить свои чувствительные струны, а паче того — не обещать невозможного той, которую он старался не тревожить, не коснуться обманом.
— Я знаю. Береги себя.
Говорила так, потому что в последнее время он жаловался на сердце. И она ничего от него не хотела: ни любви, ни его славы, которая грела и ее также, ни этих признаний (приятно! — его словцо), ни внимания. Хотела только, чтобы он был на этой земле, жил в одном с нею времени.
Теперь она была бессильна сопротивляться, и пустилась во все тяжкие: тихо-тихо, чтобы никого не потревожить, вошла в его квартиру. Оставила в коридоре обувь, пересекла прихожую, прошла мимо спальни и открыла дверь кабинета. Он сидел за компьютером. Руки привычно бегали по клавиатуре, а глаза неотрывно вычитывали нарождающийся на экране текст. Она остановилась справа от него.
Как жаль, что он больше не пишет от руки, у него такой красивый почерк, который не испортился даже после написания двадцати книг.
Он прекратил работу и молча посмотрел на нее, задержавшись бархатисто-вишневой грустью, оттеняющей свет его глаз, на ее чертах. Потом встал и подошел к окну. Долго там всматривался в такую же странную ночь, как эта, а затем провел пальцем по подоконнику.
— Снова пыль, надо сказать, чтобы убрали, — у него аллергия, его раздражает пыль, и он как будто извинился за это.
Она протянула руку к его лицу, кончиками пальцев прикоснулась к родинкам, смелея, погладила по щеке. Он принимал ее ласку, не шелохнувшись, опустив глаза, с обреченной безответностью, так идут на казнь смирившиеся бунтовщики. Чтобы не отреагировать, сдержаться, сжав губы, и не ответить.
Нет, так можно сойти с ума! Она с трудом отогнала наваждение. Вернулась к событиям дня, понимая, что это сегодняшнее потрясение выбило ее из колеи. Что-то мешало успокоиться. Она достала таблетку сибазона, положила под язык. Направилась в кухню, намереваясь заварить чай из трав — летом отец привез мяту и чабрец собственноручного сбора.
Проходя через столовую, обратила внимание на свой портфель, небрежно брошенный в кресло, увидела возле него незнакомый пластиковый пакет. Вот это да! Как же она забыла, что унесла домой чужие вещи?
Размышляя, открывать или не открывать пакет, вспомнила о клочке бумаги, который ей передала свалившаяся на улице женщина. Передала — значит, можно его посмотреть.
Дарья Петровна вернулась в коридор, торопливым движением открыла шкаф. В нос ударил запах, которого здесь не должно было быть. Порылась в карманах пальто. Так и есть, в правом обнаружила открытый флакон из-под нашатыря, жидкость оттуда выбежала, впиталась в ткань и теперь распространяла вокруг резкое напоминание о болезнях и лекарствах. В левом кармане под носовым платком лежал скомканный клочок бумаги.
Чувствуя, что что-то начинает проясняться, она, не спеша, прошла в кухню, выбросила в мусорную корзину пустой пузырек и поставила на огонь чайник. В кабинете взяла очки и устроилась, наконец, в столовой под абажуром низко висящей лампы. Развернула бумажку. Это оказался рецепт на гентомицина сульфат в ампулах номером десять. Выписан он был на имя Васюты И. Я. шестнадцати лет. Информация считывалась также со штампа — четвертая городская больница, и с личной печати врача — Лысюк Лидия Семеновна.
Теперь Дарья Петровна почти не сомневалась, что можно без угрызений совести изучить содержимое пакета, она догадывалась, что там найдет. Приподняв и взвесив его на пальце, только еще раз убедилась, что не ошибается. Внутри действительно оказалась коробка с лекарством и упаковка со шприцами. Кроме того, была еще пластинка «Аскофена», таблеток от головной боли, и стеклянная бутылочка с витаминами. В вытертом до пергаментной тонкости кошельке лежала пара ключей от английских замков и горсть мелочи.
Ясенева почувствовала знакомое покалывание в пальцах рук. Так бывало, когда у нее созревал законченный кусок текста или стихотворение, просившееся на бумагу, или когда она «брала след» как шутливо говорил ее муж Павел Семенович. Последнее было необъяснимо. Пытливая, большую часть жизни проработавшая в науке, его жена не переносила невыясненных ситуаций. Творческое начало подгоняло ее к поискам недостающих звеньев, осмыслению имеющихся данных, подведению итогов и ликвидации тайн и загадок. Естественно, специально этим она не занималась, но если такая потребность возникала по ходу событий, она проводила изыскания с увлечением.
Сейчас возникла потребность вернуть пакет его владелице. А для этого надо ее найти.
Дарья Петровна знала, что утром позвонит на «скорую» и спросит, куда их машина, номер которой она, конечно, запомнила, отвезла больную. Она навестит ее в больнице, попытается чем-нибудь помочь. Без этого не успокоится, ей необходимо избавиться от вчерашнего стресса, вылить его в конкретные поступки или хотя бы действия.
День получил определенную завершенность — сибазон благодатно соединился с ее плотью, и пришло желание сна. Дарья Петровна выключила не успевший закипеть чайник, порадовалась, что не вольет в себя лишней жидкости, и отправилась отдыхать.
Спала, однако, плохо: ворочалась, часто просыпалась. Ей снились сны. Закономерность заключалась в том, что если утром сон забывался, то туда ему и дорога, а если помнился — значит, в нем надо было покопаться, ибо таким образом он привлекал ее внимание к информации, которую нес. Она не интересовалась, у всех так бывает или нет, но в отношении себя была уверена, что через сны подсознание выдает ей подсказки в трудных ситуациях. Являясь средоточием памяти предков, подсознание аккумулировало в себе витающие в пространстве знания, которые не поддавались восприятию пятью органами чувств. Когда этой информации набиралось много, когда она была такой, в отношении которой Ясенева чувствовала озабоченность, тогда включалась говорящая интуиция — сны. Их надо было правильно прочитать. Это удавалось не сразу, порой приходилось дополнительно поработать, лучше исследовать предмет, изучить сопутствующие детали.