— Почему вы так думаете?
— Сейчас его завораживает разнообразие форм человеческого тела, их сочетание. Он действует как неудачник, свихнувшийся на поисках своей индивидуальности. Но предоставление своих форм для его забав — это есть форма пассивного подыгрывания зверю со стороны жертвы, не ведающей своей участи после смерти. Ему этого уже мало. Или он что-то пытается для себя понять.
После произнесенного монолога Дарья Петровна, как шар, из которого выпустили воздух, сникла. Еще немного постояла у окна, а затем села на обычное место и отрешилась от действительности.
— Гм-м… кхи-и… — попыталась я повлиять на ее внимание, но она уже не реагировала на окружающих.
Я лишний раз убедилась, что так расстраиваться от журналистской болтовни, наживать себе стрессы, а потом долго и отчаянно с ними бороться умеет только она, наша Дарья Петровна.
— Ничего не вспоминайте, Дарья Петровна, — попросила я, зная, что если ее не отвлечь, то депрессия затянется надолго. — Подумайте о себе, о своих родителях, о нас. Да? — я подошла ближе и положила ладонь на ее кулачок, нервно сжимающий ручку. — Хотите, я сделаю чаю?
— Хочу, — по-детски согласилась она.
— А по пирожку для сохранения фигурки ударим? — соблазняла я ее, целясь ниже пояса.
— Давай, — на глубоком выдохе решилась Дарья Петровна.
Кажись, пронесло, — подумала я и побежала в гастроном за пирожками. На улице чувствовалось приближение марта, хотя до него еще было далеко. А мне все еще представлялся тот промозглый вечер февраля, когда совершилось опубликованное в газете преступление, только что чуть не омрачившее наше существование. Никогда не буду больше говорить ей о несчастьях, — дала я себе зарок на будущее.
Однако разговор возобновился за обедом, когда мы с особой тщательностью приготовили ее любимое лакомство — обыкновенные сельские деруны со сметаной, получив, таким образом, моральное право оторвать ее от поиска рифм и других глупых мыслей, сродни этому бесперспективному занятию.
— Вот вы сказали, что у преступника две противоборствующие стороны, — брякнула Валентина, не подозревавшая о зароке, только что принятом мною для себя. Я двинула ее ногой под столом, но было уже поздно. — С жертвами разобрались. А другая сторона?
— Другая, — словно нехотя откликнулась Ясенева. — Это закон в лице правоохранительных органов. Преступник отслеживает их реакцию, желая добиться более энергичных и опасных для себя мер. Здесь все чрезвычайно запутанно, — обхватила она голову руками. — Ему и скучно, и интересно, чем могут закончиться его проделки. Милиция своей полной бездеятельностью провоцирует его на еще более безумные выходки, становясь в определенном смысле соучастницей. Скорее всего, ему быстро наскучит возня с трупами, и он начнет разматывать другие вариации. Например, переменит объект непосредственной игры — примется за более взрослых мальчишек, способных к настоящему отпору. Или, дразня общественные настроения, начнет оставлять на видных местах или хотя бы не прятать трупы. Зверстра надо добить как можно раньше, — отрешенно сказала шефиня, забыв похвалить нашу стряпню. Она где-то витала, косвенно реагируя на чье-то присутствие рядом с нею. — Вы когда-нибудь воровали яблоки из чужого сада? — неожиданно спросила она.
Что за вопрос? — подумала я. Ведь ответ так очевиден. У меня, например, в селе живет бабушка, у которой я регулярно проводила школьные каникулы. Конечно, забиралась там в чужие сады. У Валентины, не сомневаюсь, были свои приключения.
— Так, детские шалости, — неопределенно отговорилась Валентина.
— Не потому что у нас не было яблок, — продемонстрировала свою высокую нравственность и я. — Просто из чужого сада они вкуснее.
— Вот-вот, — подхватила Ясенева, отодвигая пустые тарелки и небрежным взмахом руки отметая от себя мнимые крошки. — То есть с вашей стороны это была игра, — повернула она дело так, словно мы с Валентиной на пару опускались до проступков, совершенно немыслимых для будущих поэтов в своем возвышенном детстве. — А признайтесь, — допытывалась тем временем шефиня, — как интересней было: когда вам никто не мешал или когда из дому выбегал хозяин и разгонял вас?
— Хи-хи-хи, — застеснялась я, невольно вспоминая очень пикантные случаи.
— А? — сразу же обернулась персонально ко мне Дарья Петровна.
— Ну, как сказать, — начала я подбирать слова.
Сразу ответить было трудно, потому что раньше я не анализировала свои детские прегрешения, а выдавать остроты и экспромты еще не натренировалась. Да и слушатель, заметьте, господа, был далеко не тот. Что же мне, с самой Ясеневой было тягаться в выдумке? Не толкайте меня на такое безумие, как вам не стыдно!
— Давай, выкладывай, — подбадривала меня шефиня, ехидненько посмеиваясь, а может, добродушно. В таком моем шатком положении всякое может примерещиться.
— Одно могу сказать, — выручила меня Валентина, — пару раз мне досталось по-настоящему, их-то я как раз и запомнила. А остальное забылось, как и не было.
— Обиднее всего становилось тогда, — вставила и я умное словцо (а как же? — приходится держать марку, работать с творческим человеком — это вам не просто книги через прилавок совать), когда хозяев не оказывалось дома. Тогда создавалось впечатление, что это не мы у них, а они у нас стибрили что-то дорогое и долгожданное. Даже вымечтанное.
— В самую точку! — обрадовалась Дарья Петровна — Вот вы и доказали своими воспоминаниями, что в любой игре определяющее значение имеет азарт, без коего игра теряет краски, утрачивает остроту и волнительность впечатлений. Этим и питается больное отродье, бродящее ночами по нашему городу. Доставляя себе бредовые утехи, он заодно вызывает общество на соучастие. В этом и состоит его кураж. Ведь он понимает, что родился уродом, что поэтому вынужден таиться со своими запросами. И вот ему потребовались погоня, состязание, поединок, во-первых, чтобы доказать и свою значимость или целесообразность появления на свет, а во-вторых, без них ему скучно, как скучно было бы Левше без возможности подковать блоху и поразить мир своим мастерством. Поэтому Зверстр и перемещается с красноречивыми уликами поближе к городу. Тут его дополнительно возбуждает толпа, невольные свидетели страшных находок, шок прохожих. Он, скорее всего, обязательно крутится где-то поблизости, впитывая при этом одному ему приятные впечатления.