Меня аж током пробило, там же недалеко Васюта живет и эта бабка, что за лекарством ему в аптеку ходила, Жирко. Никакого повода у меня не было спрашивать про них, кроме чистой интуиции. Вот тогда я и поняла, что значит войти в материал и идти по следу.
— А Ваня Васюта, — спрашиваю со страхом в голосе, — не посещает вашу школу? Что-то Артемка часто о нем говорит. Что за парень? В их школе такого, знаю, нет.
— Как же! — воскликнул мой собеседник. — Ваня, можно сказать, наша гордость. Странный случай, обычно, наши чемпионы хорошо учатся в школе, по всем предметам успевают. А этот — обыкновенный троечник, а вот в шахматах — талант. Придумать что или ребят завести на какое-то дело — это он у нас первый, и тогда ему море по колено — идет к намеченной цели, да оглядываться не забывает. Молодец, несмотря, что балуют его в семье богатые родители. Правда, был у нас Женя Пиленко, мальчик замечательно незаурядных данных. Прочили мы ему большое будущее, хоть он к нам и поздновато пришел и трудновато развивал свои способности, но упорный был. Даже не верится, что я его сначала зачислять не хотел, а потом не пожалел, что взял. Но… нет теперь нашего Жени.
Александр Холод не уточнил, что случилось с их воспитанником, но мне это и не надо было. Я узнала главное, что Артемка дружит с Ваней Васютой, заводным парнем, и недавно они потеряли друга и коллегу по шахматам, этого самого несчастного Женю. И если учесть, что и сам Артемка — шустрый, хоть отбавляй, и на выдумку не обижен природой, учесть их возраст, в котором особенно сильны идеализированные представления о дружбе и справедливости, то они вполне могли решиться выявить людоеда, погубившего их друга, и попытаться отомстить ему.
А дальше двигаться в этом направлении я боялась, не решалась заговорить с Артемкой о Ване, а тем более о Жене. Он бы понял, что я что-то ищу, не поверив в его полную искренность, пытаюсь узнать то, что он, приверженный своим принципам чести, пытается сохранить в тайне, считает сугубо своим делом, своей обязанностью.
— У меня появилось такое ощущение, — пыталась я объяснить Дарье Петровне, — что эти мальчишки, уходя с пристани под названием «Юность» в большое, невозвратное плавание, спешат раздать все долги и поставить памятники тем, кто выпал из их корабля. Это и понятно, и благородно. Клянусь, мне не хотелось бы таскать их по милицейским кабинетам и судам. Нет, пусть их забота о друге и о долге перед его памятью закончится так же честно, как они задумывали. Бешеного зверя надо загнать в угол и заставить перегрызть глотку самому себе.
Дарья Петровна, слушая, занималась своим любимым делом — смотрела в окно. А там было, на что посмотреть — саженцы, в семидесятых годах привитые к земле героями Великой Отечественной войны, давно уже возмужали, упорядочив когда-то заброшенный и беспорядочно заросший сквер. Здесь не осталось снега, ушла и черная весенняя влажность, зато газоны покрылись свежей травой, успевшей изрядно подняться над землей, и заметно оживились деревья, казалось, увеличились в размерах, задышали, высвобождая в своих недрах место для свободной циркуляции сока. И правда, чуть отрешившийся от конкретных предметов, уведенный выше того, что было перед глазами, взгляд начинал замечать зеленый флёр над куполами развесистых крон. Спасибо поэтам, научившим меня видеть мир глубже, спасибо этой умной, мягко стареющей женщине, научившей меня понимать поэзию художественного слова. Эти мысли, пожалуй, были кстати, ибо выглядели как итог чего-то. Чего? Я приблизилась к порогу значительному и важному не только для меня одной, и с этим пришла сюда. Я еще сама не совсем сбросила с себя одежки детства, когда верится в абсолютные и незыблемые вещи. Но уже понимала это, значит, разоблачалась из охранных шелушинок и вступала в мир, встречающий каждого из нас тысячами безжалостных испытаний. И мне нужен был пример — рядом идущий человек, возле которого мои обнаженные нервы вовремя и надежно покрылись бы добрыми защитными мозолями. Такой человечек сейчас и сидел передо мной — тщедушная, сухонькая, но отважная во всех своих стремлениях женщина. Которой я верила.
Я знала, что она меня внимательно слушает, а вот о чем думает, что витает над нею незримо, что улавливает она из облака сгустившихся наитий, сказать я не взялась бы.
— Весна, — подытожила она мои мысли, заполнившие возникшую паузу. — Апрельская пора, самая бурная в природе. Ты не замечала?
— Нет, — призналась я, которая не так много весен успела понаблюдать осознанно.
— А ты присмотрись, рождение и цветение проходят быстрее увядания. К сожалению, — прибавила она спустя минуту. — А так хотелось бы подольше побыть юной и глупой. Да, итак, ты — молодец. Справилась на отлично. Особенно мне нравится твое взвешенное и чуткое отношение к мальчишкам. Это дорого стоит. Но… — она замялась. — Но… Я тоже того же мнения: и пацанов под холодный душ не надо бы, и подлеца лучше его же руками убрать. Но как это сделать, не нарушив по большому счету правила игры? То, что мы утаиваем улики, сейчас не есть непростительным нарушением, ибо откуда нам знать, по какому делу они могут квалифицироваться уликами. Ну забрали у мальцов опасные штучки, ну припрятали от беды подальше — подумаешь, важные дела. Надо бы еще им подзатыльников надавать, да чуть переросли они уже ту пору. Беда в другом…
— В чем же? — старалась я ей помочь. Если она в чем-то видит помеху или препятствие, то я голова была расшибиться, но преодолеть их. — Что надо сделать?
— А что тут сделаешь? Тут одно понятно: у нас подло и коварно извратили понятие о справедливом, а значит, адекватном возмездии за содеянное. И вместо того чтобы головы отвинчивать нелюдям, их сажают на пожизненный пансион за наш же счет. Вот, кстати, почему мальчишки с их природным, целомудренным пониманием правильных отношений и пытаются бороться с искривлением нравственного пространства. Такие, брат, дела. Но оставим эпитеты в покое. А в нашем случае сложность в том, что мы не знаем даже приблизительно, насколько Зверстр болен. Если он физически не может существовать без крови и смерти, то да — тогда он предпочтет смерть жизни без своих удовольствий. А если он просто позволяет себе резвиться при попустительстве государства, при его наплевательском отношении к собственным обязанностям перед обществом, то черта с два он нас испугается. Хотя попробовать стоит. Не оставлять же ему шанс на индульгенцию, да?
— Так что надо делать? — допытывалась я. — Я же боюсь напортить. Значит, пацанов пока оставляем в покое, так что ли?
— Да, пока что ты их не трогай. Ты уже узнала, работает ли в аптеке по соседству с нашим магазином некий Гриша?
— Да работает! — я удивилась, что сразу не сказала этого Ясеневой. — Редкий урод, стопудово тот самый, что является соседом Сухаревых, по описаниям сходится. Ну я это за день-два уточню. Думаю, это он.
— Если сумеешь, протестируй этого Гришу на книги о садистах, на чрезмерно большое количество покупаемого скотча. Тут есть еще одно соображение…
Нет, ну тянет нервы! Я вся напряглась: интересно знать, какое преимущество может иметь слепой котенок, которому для верности завязали глаза, перед занесенной над ним лапой хищника? Ну обоняние, трогательную беззащитность. Что еще? С обонянием у меня, вроде, все о’кей. А трогательная беззащитность, будь я еще и мальчиком к тому же, встретившимся со Зверстром в укромном уголке, где я как раз и пытаюсь его прижучить, сыграла бы со мной не ту шутку, на которую я рассчитываю. Впрочем, осадила я себя, не кроши булку перед Ясеневой, дурище стоеросовая: она же импровизирует, мастер-класс дает, невольно, конечно, то есть живет рядом с тобой без ширм и занавесей, а ты тут вякаешь, вместо того чтобы учиться.
— Та-ак, — прилежно произнесла я. — Ясно: книги и скотч. Что еще?
— Еще? А вот ты говорила, что он нашел общий язык с этой одиозной по описаниям особой Биденович. Она — женщина преклонного возраста, старушка. Не молодуха, которая могла бы на него покуситься; не женщина средних лет с обостренным восприятием мужчин, способных претендовать на ее дочь; не мужик и, в конце концов, не мальчик для утех. Самая безобидная категория для общения, если рассматривать ситуацию глазами садиста, охотящегося за мальчиками. И похоже, у него не одна такая задушевная бабулька в запасе есть. Он может водиться с ними, беседуя в парке на скамейке, где между делом присматривать себе жертву, может невзначай раззнакомиться в транспорте, выуживая сведения про внуков и чужих детей. Да где угодно. Они для него и надежное прикрытие в случае необходимости, ибо дорожат дружбой или, допустим, доверием молодого человека, умеющего их выслушать и поддержать разговор, и невольные поставщики информации. Понимаешь, к чему я клоню?