Выбрать главу

— Сдается мне, что это пробные торги. А все самое интересное нас еще впереди ожидает…

Знаменитый нумизмат польский граф Эммерих Гуттен-Чапский

Значок на поле знаменитого графа Эммериха Гуттен-Чапского… Стр. 28

Гурте целой серии редких платиновых монет, также выставленных на аукционе 1968 года». Стр. 29

Пробный рубль 1740 года, так называемый «Бензельный Антоныч», продали десять лет назад…». Стр. 26

Глава 2

«Золотой семейник»

«Теперь я пирожок с мясом!» — сказал колобок, дожевывая лисицу.

Откуда-то из Интернета

Раньше, в молодости, Виноградов любил носить черные рубашки. Теперь перестал. Слишком часто в последнее время ему приходилось надевать их на похороны сверстников…

— Здорово, Володя.

— Привет.

Народу на кладбище в этот раз было не то, чтобы много, но военкомат организовал все, как положено: два автобуса, почетный караул, салют…

— Давно не виделись.

— Да уж, это точно…

С человеком, оказавшимся рядом, Владимир Александрович когда-то давно учился в Высшем морском училище, в одной роте, хотя и на разных специальностях. Не то, чтобы они близко дружили, но все-таки были приятелями — посещали вместе Интерклуб моряков, нарабатывая языковую практику на английском и на немецком, менялись книгами из родительской домашней библиотеки. Виноградов после училища получил диплом полярного метеоролога, сдал экзамены в аспирантуре, но почти сразу отправился по «андроповскому» набору на оперативную работу, в органы внутренних дел. А курсант Паша Белкин выпустился океанологом, тоже с красным дипломом, и вроде бы получил распределение в какой-то НИИ по охране природы. Потом он исчез на несколько лет из поля зрения, и следы его обнаружились только в городе Лондоне, где молодой кандидат наук Павел Олегович Белкин совсем неожиданно для однокашников занял мелкую должность в советском представительстве при Международной морской организации. Кто-то на встрече выпускников вроде бы упомянул, что у него не то родной дядя чем-то руководил в Министерстве иностранных дел СССР, не то он просто удачно женился на дочке сотрудника Внешпосылторга…

В общем, как бы то ни было, Пашка из Лондона перебрался в Женеву, где потом несколько лет занимался вопросами загрязнения океана. После перестройки Белкин на какое-то время вернулся на родину, где-то что-то, говорят, преподавал, а потом снова на несколько лет пропал из поля зрения Виноградова и других общих знакомых. Вышел он на пенсию даже раньше, чем те, кто всю жизнь зарабатывал северные надбавки — в звании, кажется, подполковника или полковника Службы внешней разведки.

— На поминки поедешь? — поинтересовался однокашник по училищу.

— Поеду, но позже, — кивнул Виноградов. — Я на машине. Отгоню, поставлю, и прямо туда.

— Подбросишь до метро?

— Конечно… а куда тебе вообще?

— Да нет, я от метро потом сам доберусь, так быстрее.

Траурная церемония скоро закончилась. Грохнул салют, над могилой насыпали холмик, поставили крест с фотографией — и люди потянулись протоптанной дорожкой к выходу с кладбища.

— Паша, я и не знал, что вы с ним были знакомы, — сказал Виноградов, обернувшись в последний раз к свежему воинскому захоронению.

— А мы и не были знакомы, — пожал плечами однокашник.

— Тогда как же ты здесь… — спросил адвокат Виноградов, уже, впрочем, догадываясь о том, какой ответ услышит.

— С тобой повидаться, Володя.

Адвокат Виноградов считал себя уже не очень молодым человеком и достаточно серьезным профессионалом. Долгий опыт общения с представителями спецслужб подсказывал, что место, время и даже обстоятельства сегодняшней встречи были выбраны не просто так. Но он все-таки уточнил:

— А что, просто позвонить нельзя было? Договорились бы заранее…

— Никак нельзя было, Володя, извини и поверь, — развел руками Белкин. — Времени очень мало.

Еще несколько метров они прошли молча.

— Хочешь знать, за что сел Леонид Михайлович Леверман?

— Кто? — Переспросил адвокат.

— Да ладно тебе…

В долгой и хлопотной биографии Владимира Александровича Виноградова было достаточно много пересечений с нашими, да и не только с нашими, спецслужбами, чтобы он по-настоящему удивился. Однако правила приличия требовали хотя бы изобразить удивление: