— Да, а главное, сколько, чего и на какую сумму получил от государевой казны? — понимающе усмехнулся Владимир Александрович. — Как нас учили на политэкономии, социализм — это строгий учет и контроль!
Подполковник разведки на пенсии сделал вид, что слышит иронии в голосе адвоката:
— Общая сумма должна была складываться из отдельных сумм за монету или за группу монет. Случалось, что для него покупали целые коллекции. Но если наши специалисты подбирали золото для Левермана в СССР, то цены тут и на западе на одни и те же монеты тогда были совсем разные. В Советском Союзе официального рынка на них не было, и цен быть не могло. Леверман должен был продавать все по тем ценам, которые были там. Есть сведения, что он продавал монеты и оптом. Тысяча рублевиков, к примеру…
— Слушай, Павел, — задумался Виноградов. — Наверняка в его коллекции были и по-настоящему редкие экземпляры? С какими-нибудь особенными приметами?
— Ты о чем это? — В свою очередь, удивился Белкин.
— Вот, например, — продемонстрировал, в свою очередь, осведомленность адвокат, — некоторое, особо ценное, серебро у Левермана было со значками графа Гуттен-Чапского. Возьми каталог весеннего аукциона, там есть один такой «Антоныч»…
— Сейчас я тебе точно не скажу, надо посмотреть… — полез в карман Паша Белкин, как-то незаметно превратившийся в Павла Олеговича. — Вот, держи! Только не перепутай, пожалуйста, и не потеряй.
Он положил на матовый пластик приборной панели перед водителем монету белого металла — совершенно обычный рубль, современный, 2015 года.
— Это мне оплата за то, что подвез? Прямо скажем, не густо…
— Смешная шутка. Ты лучше посмотри внимательно.
Владимир Александрович взял монету двумя пальцами: ощипанный орел с опущенными крыльями, номинал и все прочее. Потом перевернул — и увидел на оборотной стороне точно такое же изображение. Еще раз перевернул, потом еще… нет, все правильно, зрение у него было в полном порядке.
— Это брак. Заказной. С монетного двора, — увидев, что Виноградов по-настоящему заинтересовался, продолжил подполковник на пенсии:
— За такими вещами гоняются многие коллекционеры. Контроль качества на производстве высокий, поэтому технические сбои при чеканке происходят крайне редко. И даже такой редкий брак положено сразу утилизировать. Но сообразительные ребята с монетного двора придумали, организовали и наладили схему, при которой бракованные монеты изготавливались почти на потоке и проходили мимо утилизации. А потом их вывозили вместе с готовой продукцией, изымали из общей массы и продавали желающим. В среднем, рубль — «перевертыш» стоил от десяти до пятнадцати тысяч, потом рынок немного упал, но все равно…
— Ничего себе, рентабельность!
— Организованная преступная группа. Поэтому дело расследовала бригада центрального аппарата и парни из местного управления ФСБ.
Когда-то, еще в ранней советской молодости, Виноградову вместе со сдачей попались бракованные десять копеек. С одной стороны у монеты был обычный реверс, а с другой, вместо аверса — негативное изображение этой же стороны. Так получается, если гривенник при чеканке не вылетает, как положено, а застревает, поэтому следующая заготовка чеканится с одной стороны штемпелем, а с другой стороны — не штемпелем, а залипшей монетой. Потом эта, как тогда говорили, «залипуха» куда-то пропала, и Виноградов особенно не огорчился. И еще, помнится, много лет спустя он прочитал где-то, что стандартным браком для советских монет считались так называемые «перепутки» — когда, к примеру, заготовку для двадцати копеек чеканили штемпелями трех копеек. Получалась трехкопеечная монета, только заметно другого металла и цвета, на светлой заготовке…
— Забери, — предложил Белкин, заметив, что адвокат собирается вернуть ему бракованный металлический рубль. — Оставь себе.
— Зачем? Я, знаешь ли, сам-то не коллекционер.
— Володя, если что-то понадобится, или возникнут проблемы, — зайдешь в Вене по адресу: улица Штрассен-штуцер, 9. Запомнил? Там не очень большая, но, в общем, известная антикварная лавка. Покажешь это продавцу и скажешь, что хотел бы оставить на комиссию. Он спросит, сколько ты хочешь. Надо ответить, что двести двадцать евро.
— На каком языке?
— Не валяй дурака. На английском, или на немецком… Да хоть на русском! Он поймет.