— Наглая ленивая девка! — бушевала женщина. Она уже вышла ко мне — на вид ей было лет тридцать, но выглядела она на все пятьдесят, грубая, измотанная тяжелой работой. — А ну пошла! Пороть тебя некому! — И она замахнулась на меня деревянной плошкой на длинной ручке — на пол шлепнулся мутный кусок жира. Меня затошнило, а женщина подобрала кусок, придирчиво осмотрела его и кинула в варево. — Эдме, как тебя земля носит?
Как же я угадала — прислуга, причем самого низшего ранга. Скорее всего, сирота, вероятно, неграмотная. Меня подобрали из жалости, и это чувство, насколько я представляла себе прошлое человечества — пусть не как доктор наук, как учитель, — не было издевкой или насмешкой. Все по доброте души, я бы сдохла на улице так или иначе, если бы не повариха или хозяйка, они действительно мои благодетели… Сами забьют до смерти не сегодня, так завтра. И стоит оберегать такую жизнь?
А разве нет? Я, проходя мимо стола, на котором среди посуды истекала кровью полуразделанная туша, мимо очага, пекшего жаром, решила, что какая бы ни была эта жизнь, это — жизнь. Подаренные годы, сколько их меня ждет, неизвестно, и можно, конечно, заорать и запричитать, вспоминая, что у меня было раньше, но разве это поможет?
Черт возьми! Я прошла насквозь кухню, заметила возле двери разбитое деревянное ведро с грязной водой и сальную тряпку, взяла их и вышла в гудящий зал. Один шаг, и из царства мух я попала в царство свиней. Здесь тоже воняло — кислятиной, потом и горелым жиром, грохоча деревянными сабо, выплясывала на столе пьяная девка, которую сдернули вниз под общий гогот.
— Эдме-е! — услышала я нетрезвый довольный крик, и подле моих ног шлепнулся тухлый помидор. — Долго же тебя не было, девка! А может, ко мне пойдешь? Чем тряпкой елозить?
Визги и хихиканье продажных девиц, разухабистые вопли, но в целом каждая компания занята была только собой, и кроме этого человека никто мое появление не заметил. Я сквозь мутное душное марево вглядывалась в довольную сальную ряху: какой-то матрос, судя по одежде, хотя — о чем я могла судить? Его товарищи заулюлюкали, кто-то бросил в меня еще один помидор, я увернулась.
Посетители за другими столами не обращали на меня внимания, лишь вопили, призывая выпивку и не занятых еще гулящих девок. К матросам, бесцеремонно расталкивая всех, кто попадался на пути, протиснулась грудастая молодая женщина, тащившая сразу пять кружек какого-то пойла.
— А ну, Реми, убери руки! — рявкнула она. — Пролью — платить все равно будешь! — Она злобно отпнула чью-то ногу, торчащую из-под стола. — Жасу, попробуй свалить, не заплатив, я тебе задницу натяну на уши! Я вас всех насквозь вижу!
Кто-то попытался ущипнуть ее за зад, женщина развернулась и со всей силы шарахнула наглеца кружкой по голове. Естественно, все расплескалось, кислятина начала выедать мне глаза, раздался вой, а следом — крик женщины:
— Еще раз так сделаешь, засуну тебе эту кружку знаешь куда? И не смейте лапать моих девок! Мне пузатые дармоедки не нужны! Лакай, Сир, не лопни!
Она грохнула пустую кружку перед облитым матросом, вытерла руки о юбку и повернулась ко мне.
— Что встала, бестолочь? Пошла! — и выдала такую порцию отборной ругани, что притихли даже матросы. — Или я тебя сама высеку так, что ходить до конца своих дней не сможешь, только ползать!
Я могла бы сказать, что жизнь потрепала эту несчастную, что она не была такой злобной или озлобленной, но нет. Если я что-то и уяснила, так это то, что люди не те, какими нам их хочется видеть. Ей нравились и эта публика, и это место, и что она может грубить, бить, унижать, ругаться, и все это безнаказанно — и даже за плату. Матросы за ее спиной выкладывали на стол крупные монеты — может быть, здесь хорошо по их меркам и дешево кормили? Лицо у женщины было не злым, а презрительным, самодовольным, она была в этом средоточии дерьма королевой, казнила и миловала, и как в число тех, кого она милует и казнит, попала я?
Может, мне тоже надо сбежать? С рабами, которые ищут убежище, стоит отправиться в дальний путь, и пройду я его или нет, кто знает, но, может, мне в Астри будет намного лучше?
Я под тяжелыми взглядами подобрала юбку, засеменила в другой конец зала, и когда проходила мимо хозяйки, она дала мне под зад увесистого пинка. Я не удержалась, рухнула и проскользила по плевкам и объедкам, ведро я уронила, вода разлилась, и лишь тряпку я сжимала в руке как сокровище.
Те, кто видел мое падение, радостно и злобно заржали. Те, кто не видел, остались к нему равнодушны. Да, мне где угодно будет лучше, чем здесь, подумала я, поднимаясь, собирая свои нехитрые причиндалы и стараясь не встречаться ни с кем взглядом.